Сегодня, спустя 130 лет после основания, австрийская школа имеет больше сторонников и актуальной литературы, чем в любой другой период своего существования. В среде экономистов огромную неудовлетворенность вызывает образ искусственного, «экономического человека», созданный доминирующим направлением (мейнстримом) экономической науки, благодаря чему перспективы австрийской школы выглядят даже лучше, чем ее нынешнее положение.
ПРИЛОЖЕНИЕ В. Праксиологическая экономика и математическая экономика
Проблема цен и издержек исследуется и с помощью математических методов. Всегда существовали экономисты, которые считали, что единственным подходящим методом изучения экономических проблем являются математические методы, и высмеивавшие экономистов-логиков как «литературных» экономистов.
Людвиг фон Мизес «Человеческая деятельность»
Если я не экономист, то кто я? Старомодный чудак, чья функциональная роль в общей структуре вещей уже давно списана в архив? Может, мне стоит согласиться с этим, мирно уйти на пенсию и, дыша перегаром, полоть капусту. Возможно, я бы так и поступил, если б современные специалисты действительно лучше ловили экономических мышей. Однако вместо признаков прогресса я вижу продолжающееся разрушение интеллектуального (и социального) капитала, накопленного в лучшие времена «политической экономии».
Джеймс Бьюкенен «Что должны делать экономисты?»
В настоящее время доминирующее направление экономики — неоклассическая теория — полностью математизирована. Большинство статей в академических журналах насыщено математическими символами. Нематематический подход к предмету часто рассматривается как ненаучный и неточный.
Однако успехи математического подхода в получении нового теоретического знания пренебрежительно малы. Даже Брайан Каплан, активный критик австрийской школы, вынужден признать, что «в течение пятидесяти лет господство [математических подходов] в экономике все время нарастало. Однако эмпирические свидетельства их вклада носят определенно негативный характер».
В результате мейнстрим экономической науки испытывает натиск с нескольких сторон. Наиболее часто критике подвергается допущение о рациональном экономическом поведении. В неоклассическом представлении о рациональности утверждается, что человеческое поведение должно приводить к тем же результатам, что и компьютерный расчет использования определенных «параметров» для достижения «оптимального» результата. По поводу того, какими должны быть параметры и как точно можно установить оптимальный результат, имеется немало разных точек зрения. Многие из тех, кто оспаривает неоклассическую парадигму, считают, что необходимо модифицировать существующие модели и добавить к ним некоторые новые параметры или скорректировать то, что рассматривается в качестве оптимального. Возможно, добавление параметра «альтруизм» позволит снизить уровень эгоистичности, который заложен в модели, а добавка некоторого количества «социального конформизма» в желаемый результат поможет лучше объяснить прихоти моды. Но некоторые из критиков идут еще дальше: математика, хотя и небесполезная в экономической науке, не способна отразить принципы человеческой деятельности.
Мизес в «Человеческой деятельности» объяснил фундаментальную пропасть, разделяющую праксиологическую экономическую теорию и математику: «Логика и математика изучают идеальную систему мышления. Связи и следствия их систем являются сосуществующими и взаимозависимыми. Мы также можем сказать, что они синхронны и находятся вне времени. Совершенный разум мог бы охватить их одной мыслью. Тот факт, что для человека это невозможно, делает само мышление деятельностью, постепенно продвигающейся от менее удовлетворительного состояния недостаточного знания к более удовлетворительному состоянию более глубокого проникновения в суть предмета. Однако временную последовательность приобретения знания нельзя смешивать с логической одновременностью всех частей априорной дедуктивной системы. В такой системе понятия предшествования и следования полностью метафоричны. Они относятся не к системе, а к деятельности по ее мысленному охвату. Сама система не подразумевает ни категории времени, ни категории причинности. Существует функциональное соответствие между элементами, но нет ни причины, ни результата.
Эпистемологическое отличие праксиологической системы от логической системы как раз и заключается в том, что первая содержит в себе категории и времени, и причинности».
Рассмотрим знаменитое математическое открытие — теорему Пифагора — для иллюстрации того, о чем говорит Мизес. Как хорошо известно любому школьнику, в теореме утверждается, что существует непреложное соотношение трех сторон прямоугольного треугольника, так что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы (а2 + b2 = с2). Какой бы длины ни была одна сторона треугольника, она не является причиной длины двух других. Ни уравнение Пифагора, ни описываемые им бесчисленные треугольники не имеют никакой временной связи друг с другом. Нет нужды рассматривать вопрос о том, существуют ли математические формы независимо от человеческого разума. В любом случае, как только мы поймем связи, обнаруженные Пифагором, появляется мир прямоугольных треугольников с соотношениями их сторон и всеми связанными с ними геометрическими фактами как аспект вечной, идеальной формы. Несмотря на то что наш ограниченный разум должен постигать эти аспекты постепенно, они существуют одновременно с самим понятием «прямоугольный треугольник», и ни один из этих аспектов не является первичным и не находится в причинной связи с любым другим аспектом идеальной формы.
Другое дело — человеческая деятельность. Точно так же как идея о прямоугольном треугольнике подразумевает теорему Пифагора, идея о человеческой деятельности подразумевает «до» и «после», «причину» и «следствие». Мы не сможем понять человеческих планов, если не поймем существования прошлого, которое для человеческой личности является почвой, в которую можно посеять семена деятельности; должно иметься настоящее, в котором произойдет посев; и должно быть будущее, в котором любой действующий субъект надеется пожать результаты какого-либо действия. Кроме того, нужно понять: действующий субъект надеется, что его действие станет причиной желаемого следствия, иначе он не будет действовать.
Примером рассмотрения экономической теории как математической формы может служить изучение ограничивающего состояния — равновесия, к которому может тяготеть реальная экономика. Но при попытке использовать полученные результаты для объяснения человеческой деятельности возникает путаница, поскольку из рассмотрения исключаются реальные выборы людей — тот самый феномен, который отличает экономическую науку от других дисциплин.
Рассмотрим один пример. Стивен Лэндсбург в учебнике по микроэкономике «Теория цен» напоминает студентам: «Важно отличать причины от следствий. Для индивидуальных представителей спроса и предложения цена является данностью, определяющей объем спроса или предложения. Для рынка в целом кривые спроса и предложения определяют одновременно цену и объем производства».
Лэндсбург говорит студентам о том, что им не следует думать, будто цены определяются действиями отдельных лиц — они просто воспринимают цены как данность. Наоборот, именно абстрактные математические понятия кривых предложения и спроса «одновременно» определяют то, что происходит на рынке.
Можно согласиться с Лэндсбургом в том, что действительно важно различать причины и следствия. Но в то же время необходимо признать, что с точки зрения науки о человеческой деятельности он все перевернул с ног на голову. Цены и объем производства меняются лишь в результате человеческой деятельности. Откуда может появиться новая цена, если не в результате предложения каким-то человеком более высокой по сравнению с рыночной или более низкой цены? Рыночным процессом управляет стремление индивидов перед лицом неопределенного будущего улучшать свое положение.
Лэндсбург вынужден занять такую странную позицию, потому что ему требуется описать человеческую деятельность математическими уравнениями. Эти уравнения не могут учесть творческие решения человека, основанные на таких категориях, как причина, следствие, до и после. Они могут описать лишь мир вневременных, вечных корреляций, в которых причинно-следственные связи отсутствуют. В такой модели человеческие намерения не играют никакой роли, так как она предполагает, что люди осведомлены о всевозможных фактах, связанных с ситуацией, и могут воспринимать ее лишь как данность. Лэндсбург, сталкиваясь с перспективой признания ограниченности своей модели, предпочитает исключить из экономики человеческую деятельность.