Вот тому доказательство. Жинка слыхала про особого рода костюм, который Императрица носит за городом для прогулок, и видела обращик в Ницце у Кати. Он очень красив, но я не в состоянии его описать, – предоставляю это жинке. Она мне поручила заказать для нее такой костюм здесь, в Париже.
Вот я про это и рассказал Императрице. Она, видимо, этому порадовалась и вызвалась сама показаться мне в нем на другой день. Действительно, вчера в 2 часа она меня приняла в этом платье, которое ей удивительно пристало, и тут же у меня потребовала мерку жены и объявила qu’elle soignera elle-même la commande du costume! [228]
Не правда ли, как это мило! Из Тюильри я отправился с визитами к Принцу Жерому, который ужасно постарел и осунулся, к Принцу Наполеону, который был очень любезен, много говорил про Варшавское путешествие, об котором сохранил, как кажется, очень хорошую память, потом к Принцессе Матильде, которую не застал дома.
Перед обедом я успел еще сделать визиты некоторым нашим дамам, между прочим Елисавете Михайловне Бутурлиной [229], которую узнать нельзя, так она исхудала и ослабла. Обедал в Тюильри у Императора, а вечером был в Гугенотах [230]. Вчера день прошел в приемах и визитах. Император был у меня в полдень и довольно долго со мной говорил.
В 2 часа я был у Императрицы, которая меня принимала в своем костюме и потом долго меня у себя держала и была удивительно мила. Вечером был большой обед у Графа Киселева с разными здешними sommitе́s [231], которые все мне старые знакомые и все были в высшей степени любезны. После этого я был в одном из маленьких театров, называемом Les Bouffes Parisiens [232]. Оба вечера после театра я проводил у Орленка, с его милой женой.
Сегодня я еще должен был принимать много разного народа, а в промежутках писал это письмо. В 8 часов вечера мы отправимся по чугунке обратно в Марсель. Вот рассказ нашего путешествия. Теперь мне остается дать отчет об разговорах с Императором. Это очень трудно; передать самые разговоры решительно невозможно, потому что он беспрерывно перескакивает с одного предмета на другой и никакой общей нити не держит.
Поэтому я постараюсь передать только сущность их. Сколько в состоянии ее рекапитулировать. Граф Киселев читал мне депеши свои об его разговорах в Компьене. Разговоры Императора со мною имели совершенно тот же смысл [233], так что j’aurai pu me rе́fе́rer aux dе́pêches de Kisseleff [234]. Остается к ним прибавить несколько замечательных отдельных мыслей и фраз.
Так, например, одна из первых была следующая: Plus je pense aux temps dans lesquels nous vivons, et vers lesquels nous marchons, – plus je me prends à regretter la guerre que vous ai faite. Elle vous a fait beaucoup de mal, et n’a pas fait trop de bien à la France [235]. Эту мысль он уже и прежде иногда высказывал, но никогда еще не выражал ее, мне кажется, так сильно, как тут.
Если я не ошибаюсь, его к этому побуждает то, что в Итальянской истории ему наш нейтралитет недостаточен, а нужна наша действительная помощь, наша война с Австрией в ту минуту, когда он с ней будет драться в Италии. Между тем по разговорам Твоим с Принцем Наполеоном в Варшаве он видит, что Ты войны не желаешь и в нее не вдашься. По крестьянскому вопросу (об котором он расспрашивал с большим интересом) по состоянию наших финансов он ясно видит, что война для нас не только не желательна, но была бы для нас почти несчастием.
Все это доказывает ему ясно, что ему придется или отложить борьбу до тех пор пока Ты захочешь в ней принять действительное участие, или предпринять ее одному. Во всем этом виновата прошедшая война, и выходит, что он об ней сожалеет. Он на этот предмет возвращался очень часто и высказал даже мысль, что не будет ли полезна у нас война, для того чтобы дать другое направление народным страстям, будто бы возбужденным у нас крестьянским вопросом.
Мне нетрудно было его в этом разуверить. К Пруссии он имеет большое недоверие со времени перемены Министерства, об котором он очень сожалеет. Двуличность Австрии во всех возможных европейских вопросах со времени войны возбуждает его совершенное презрение и, скажу даже, ненависть. Англия крепко ему надоедает, et il est fatiguе́ de cette alliance [236].
Это он высказал мне совершенно ясно. Он все готовит в тиши, чтоб от нее отделаться, и потому дает такое огромное развитие своему флоту и с интересом следит за нашим. Поэтому ему очень приятно присутствие нашей эскадры в Средиземном море и история Вилла-Франки, которую я ему рассказал во всей подробности. Но главным оружием в его мысли против Англии должна служить италианская история.
Мне кажется, что он в первый раз высказал весь этот обширный план, разумеется, с тем чтоб он был передан Тебе, и потому я его изложу во всей подробности. Вот его рассуждения: Чем Англия страшна для Европы? Разумеется, не сама по себе, потому что у нее армии нет, одними флотами elle ne peut entamer le continent [237]. Поэтому она всегда пользуется соперничествами континентальных держав и поддерживает ту, которую избрала в свое оружие, своими деньгами и, пожалуй, своей военной силой.
Если отнять у нее ту возможность, то и власть Англии пропадет. Поэтому надо ей противуставить континент единый и нераздельный, в котором бы она не могла бы действовать, как доселе. Чтобы достичь этого единства континента, надо уничтожить силу Австрии, вымарать ее из списка первостепенных держав, дабы материк состоял 1) из сильной России, 2) из сильной Франции по краям материка и 3) из полусильной Пруссии с слабой Немеччиной посредине, которую мы и вдвоем с Францией всегда можем заставить быть с нами заодно.
Тогда, но только тогда, Европа будет независима от Англии. Но для всего этого надо, во-первых, уничтожить la prе́pondе́rance de la maison d’Autriche [238] двойною борьбою с нею Франции и России, в которой первая распространится на Юге в Италии, а Россия возвратит себе старое свое историческое достояние – Галицию или старое Галичское княжество. Вот сущность его плана, об котором он сам говорит que c’est une grosse affaire [239].
Мне кажется, что он его высказал в первый раз et qu’il commence à jeter son masque [240]. При этом он сказал, что цель Франции и России должна быть та же самая, а именно: отделаться и освободиться от трактатов, которые их связывают. Для Франции это договоры 1814 и 1815 годов, для России – Парижский договор 1856-го года. Вот сущность наших трех длинных разговоров, которые передал, как мог. Он приказал Тебя заверить в тех же чувствах, которые выражал Тебе лично в Штутгарте.
Сегодня возвращаюсь через Марсель и Тулон в Ниццу, которую жена не терпит. Поэтому мы ее оставляем и отправляемся в Палермо, где я буду держать эскадру в постоянной деятельности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});