В нашей стране было и 2 млн пленных. Немцев, австрийцев, венгров, хорват. После Бреста их стали возвращать на родину. Но многие к этому отнюдь не стремились, вернуться — значило снова попасть на фронт. В плену уже свыклись с мыслью, что повезло, уцелели — и опять в мясорубку лезть? Но и их приглашали служить у красных. Теперь это не было изменой, Советское правительство стало дружественным для Германии и Австро-Венгрии. Служба большевикам выглядела куда более безопасной, чем французский или салоникский фронт. Охраняй их власть — и сам получишь власть над русскими. Подавляй недовольных, получай денежки, сытно кушай. При случае можно пограбить, вернуться потом домой состоятельным человеком. И записывались в Красную армию, в ЧК. В данном направлении активную помощь Троцкому тоже оказал Свердлов. Широко открыл для иностранцев вступление в партию, по его инициативе при ЦК была создана Федерация иностранных групп РКП (б), первый прообраз Коминтерна. Возглавил ее очень близкий к Якову Михайловичу Бела Кун — угрюмый и мрачный мадьярский еврей, прапорщик австро-венгерской армии.
Но в процессе формирования обновленных вооруженных сил обозначились вдруг и явления иного сорта. Темные и загадочные. По Брестскому договору предусматривалось, что русский флот прекращает боевые действия и должен до конца войны оставаться в портах. Однако главные базы Балтфлота — Гельсингфорс и Ревель, отпали от России. Возникла опасность, что корабли в этих портах будут захвачены финнами и эстонцами. И увести их оттуда было очень проблематично. Весна выдалась поздняя, Финский залив был покрыт льдом, его засоряли многочисленные мины, сорванные с якорей штормами. Тем не менее наши моряки под командованием начальника морских сил Балтики А. М. Щастного сделали невозможное. В неимоверно тяжелых условиях покинули ставшие враждебными базы и несколькими отрядами перебазировали флот в Кронштадт, не потеряв ни одного корабля.
Немцы этому не препятствовали. Флот, запертый в Кронштадте, был для них не опасен. Они вынашивали план «купить» несколько лучших кораблей — т. е. предъявить Советскому правительству определенные условия, и им уступят корабли в ответ на какие-то услуги или в оплату прежних долгов большевиков. Но позже германское командование эту идею отвергло[231]. Использовать русские корабли в ходе Мировой войны все равно было невозможно. Они были уже запущены, требовали ремонта. Для них у немцев не имелось подготовленных экипажей. А после потерь в Ютландском сражении Германия вообще отказалось от активных действий крупных кораблей, сделала ставку на подводную войну.
Но если Германия к сохранению русского флота отнеслась спокойно, то вдруг начал проявлять непонятную активность Троцкий! 24 апреля от имени Наркомата по морским делам он представил в Совнарком доклад, где предлагалось все наши торговые суда на Балтийском море и 8 госпитальных судов передать… английскому правительству. Путем фиктивной продажи их Дании[232]. Это предложение было отвергнуто. Но за ним последовали другие акции, гибельные для флота. После перебазирования в Кронштадт Лев Давидович демобилизовал весь личный состав моряков. И предписал набирать их заново. Как бы уже в другой, красный флот. При этом многие офицеры были «вычищены», другие сами не захотели возвращаться, ушла часть матросов и унтер-офицеров. Поредевшие команды оказались ослаблены, флот терял боеспособность.
А 3 мая начальник морских сил Балтики Щастный получил телеграмму Троцкого № 126/м, где предписывалось разработать «план уничтожения военного имущества, запасов, судов, портовых сооружений и т. п.». Щастный не понимал, что происходит? Никакой угрозы со стороны немцев уже не было! Но 21 мая, в ответ на доклад об обстановке, получил новую резолюцию наркома. Лев Давидович снова ссылался на возможность удара немцев и финнов и запрашивал:
«Приняты ли все необходимые подготовительные меры для уничтожения флота в случае крайней необходимости?»
Мало того, предписывалось сформировать команды «ударников» для взрывов кораблей. «Ударникам» за выполнение такой задачи предназначалось крупное денежное вознаграждение. И формировать команды требовалось в строгой тайне от других моряков! Щастный еще раз попытался переубедить наркома. 22 мая докладывал:
«Ваш ответ, на мой взгляд, не подтверждается поведением немцев в отношении Балтфлота… Угроза со стороны морских сил Финляндии не может быть достаточно сильной».
Нет, Троцкий настаивал на выполнении. Запрашивал:
«Внесены ли в банк известные денежные вклады на имя тех моряков, которым поручена работа уничтожения судов?»
Щастный понял, что дело нечисто. Только что спасли флот — и вдруг уничтожать его? Он смог предположить только одно — что уничтожения требуют немцы. Писал:
«Значит, я должен вербовать этих Иуд Искариотов и обещать каждому тридцать сребреников?»
И он спас флот еще раз. Сделать это Щастный мог только одним способом — разгласить секретные инструкции Троцкого. Тогда сами команды будут настороже и не позволят тайно завербованным «ударникам» взорвать корабли. Честный русский офицер это сделал. Вынес распоряжения Троцкого на совещание флагманов, а потом на Съезд делегатов Балтфлота. Они тоже заподозрили неладное, хотя и не знали, чем объяснить такие приказы. Заговорили, что наверное, в Брестском договоре имеется секретный пункт об уничтожении флота.
Однако на самом деле такого пункта не было! Наоборот, до германского командования тоже дошли сведения о том, будто какие-то «анархисты» готовят уничтожение кораблей, и немцы сообщили об этом Ленину[233]. Но ведь простые моряки об этом не знали! Совет Съезда делегатов Балтфлота отправил делегацию в Москву к Троцкому. Ему заявили, что корабли могут быть взорваны только после боя, в безвыходном положении. И что «назначение наград за взрыв кораблей недопустимо». Лев Давидович ловко выкрутился, разъяснив, будто ничего дурного не имелось в виду. Но из разговора с делегатами он понял, что Щастный, распространив среди моряков информацию, сорвал готовившееся уничтожение флота.
Начальник морских сил Балтики был вызван в Москву «по делам службы» и прямо в кабинете Троцкого арестован. Нарком обвинил его в «контреволюционной агитации» — якобы он, разглашая приказы, хотел таким способом взбунтовать моряков. И лишь на следствии и суде открылось, что взорвать корабли требовали вовсе не немцы! А… англичане. Как показывал сам Троцкий, «ко мне лично не раз приходили представители английского адмиралтейства и запрашивали, предприняли ли мы меры для уничтожения флота». Выяснилось, что британцы обращались по тому же вопросу к адмиралам советской службы Беренсу и Альтфатеру. «К одному из членов Морской коллегии явился видный морской офицер и заявил, что Англия… готова щедро заплатить тем морякам, которые возьмут на себя обязательство… взорвать суда». Кто именно обращался, Троцкий, по его утверждению, «забыл». Но Альтфатер уточнил:
«Фамилия английского офицера, упомянутого в показаниях Л. Троцкого — командор Кроми»[234].
Это был британский морской атташе, и уж его-то Лев Давидович забыть никак не мог.
Да, именно Англия была заинтересована в том, чтобы никто не оспаривал ее господство на морях. Не только во время войны, но и после войны. Заинтересована в том, чтобы русские корабли не достались немцам. Но чтобы и у России сильного флота не было. А человека, который осмелился перейти ему дорожку (и помешал выполнить задание зарубежных хозяев) Троцкий позаботился строго покарать. Он специально встречался и беседовал на эту тему со Свердловым, в ведении которого находился Верховный Ревтрибунал ВЦИК. Следователем был назначен Кингисепп, доверенное лицо Свердлова. Специально перед слушанием дела Щастного было принято постановление о смертной казни. Расстрелы «контрреволюционеров» уже шли вовсю, но в судебном порядке смертная казнь еще не применялась. Теперь «упущение» исправили. Специально перед процессом Щастного был утвержден порядок апелляции — обжалование приговоров Верховного Ревтрибунала могло подаваться только в Президиум ВЦИК. Читай — лично Свердлову. Потому что Президиум он почти никогда не собирал, просто указывал своему помощнику Аванесову, что записать в протокол[235].
Свидетелей, способных дать показания в пользу Щастного, на суд не допустили. Единственным свидетелем был Троцкий. А потом, забыв о роли свидетеля, проник в комнату совещаний Трибунала и обрабатывал судей 5 часов. Это действительно требовалось. Незадолго до того судили Дыбенко за куда более серьезный грех — дезертирство с фронта. И ограничились «предупреждением». Но Лев Давидович дожал, добился своего. Приговор — «расстрелять… привести в исполнение в 24 часа». Свердлов апелляцию, естественно, отклонил. А Троцкий запретил вывозить приговоренного куда бы то ни было. Приказал казнить в подвале Реввоенсовета, бывшего Александровского училища. И в 5 часов утра приехал лично — полюбоваться на мертвого врага. Мстил даже трупу, запретив выдавать его родным, велел закопать на территории Реввоенсовета.