зная зачем, вытянул ноги. За день прямо гудели от беготни. Не хотелось ему садиться, и говорить не о чем — устал…
— Мать, значит, а я думал — девушку. Есть, поди?..
— Нет, поди… Пока нет.
Смотри, еще огрызается. Он скосил на Сашку глаза.
— И не будет в ближайшее время.
— Это почему? — вскинулся Сашка.
— Патлы эти портят тебя.
— Да? Может, еще общественное мнение организуете, на собрание вытащите?
— Может, и вытащим, среди людей живешь. Считаться надо.
— Поздновато взялись. Давно все носят. Телевизор смотрите!
Поликарпов рассмеялся, уж больно забавно выглядел рассерженный Сашка, точно встрепанный петух после дождя.
— Чудак, в самом деле не идет тебе грива! Понимаешь, редка, смотреть не на что. Мне вот кепка не идет, я в ней как кастрюля с крышкой. Потому шляпу ношу. Вкус надо иметь… Ну ладно, как знаешь, пошел я…
Сашка сделал невольное движение, словно бы тоже порываясь подняться, но лишь насупился, оставаясь на месте. И Николай Иваныч только сейчас сообразил — никакой матери Сашка не ждет, она у него в первой смене, давно дома.
«Меня, что ли, он ждал?»
Остановился, спросил:
— У тебя ко мне дело — говори, не жмись. Ну ладно, я тебе одно скажу. Носи свои патлы, можешь хоть копну на голове пристроить — «как у всех». Но и работай, как все. Не нагораживай мне брака. Надо все-таки считаться с людьми. Год трудный, пятилетку жмем до срока! Что? Лозунгами кидаюсь? Это все руками людскими делается, а ты всех подводишь. Будет еще трудней — новые корпуса осваивать…
— А если обрыдло…
— Что?
— Одно и то же фрезеровать. Надоедает. Всю неделю одно и то же, вроде манной каши…
У Поликарпова даже дыхание прихватило — он тяжело взглянул на Сашку, отвернулся и пошел.
Дома, уже засыпая, спросил жену:
— Что-то Маринки не видно. В кино, что ли?
— У себя, заперлась… У них, видите ли, все девчонки в клетчатых юбках, а у ней нету… И сразу в слезы — слова поперек не скажи. Надо же! Я ей наподдала, отец, говорю, придет — еще добавит.
Знакомое дело… Он вспомнил Сашку, нервное лицо, блестящие от обиды глаза. Что за народ? Воспитание тонкое, что ли? Да нет вроде бы. Откуда что берется… Мода? Раньше и слова-то такого не знали — мода. Все как-то проще, без пустяшных этих переживаний… Переживал, когда есть было нечего. Война была, в семье их три брата, один за другим ушли на фронт, он, Колька, — мамкин кормилец. Изворачивались как могли, на брюкве жили, картошка — праздник. Совсем пацаном на трудфронт пошел, пилил пни для противотанковых заграждений, окопы рыл…
После войны пошел в гараж слесарем, на братово место. Машин было раз, два и обчелся, гробы — не машины. Вспомнилось, как взялся однажды поставить на ноги трофейный «фиат». Вместе с мастером они его спасали, новый мотор бензиновый вместо дизельного смонтировали. Мастер на что дока, и тот поначалу не верил, что получится толк из этой затеи — все-таки тяга меньше, сложный крепеж, перемонтировка. А он, Колька, чувствовал — получится, сам не зная почему. И не выходил из гаража. Бывало, до поздней ночи возился, опробовал — получилось-таки. Тогда его имя впервые назвали на митинге в день Октября. Премию дали, талон на ботинки… Вот радости было!
— Не спишь? — спросила жена. — Неприятности какие?
Он улыбнулся:
— Ладно, купи ей юбку, пусть радуется… Ты куда?
— Я сейчас… Скажу, что разрешил, не спит небось.
На другой день Николай Иваныч проснулся засветло, ел, не ощущая вкуса, и в трамвайной толчее, зажатый под бока, думал все о том же — только бы выдержал испытания этот легонький корпус! Все надо продумать; если сорвется хоть одно звено, потом поди все связывай, доказывай, что это случайность, главное — ничем не опорочить новшества, тогда… тогда можно за него и побороться.
Знал, будет нелегко. Надо ставить новую технологическую линию. И начинать надо с главного: на простом сверлильном станке обрабатывать корпус и думать нечего. Не будет точности. Значит, нужен расточный, чтобы все тютелька с тютельку. Через Барсукова нажать на инструменталку — у них есть…
Приятно было, что старые, опытные сверловщики близко к сердцу приняли идею. Хороший признак. Теперь поговорить с технологами. И Николай Иваныч заторопился к себе на участок. Первое, что ему бросилось в глаза, — склонившаяся над фрезерным бритая Сашкина голова. Ох ты!.. Он подошел к парню, невольно робея, словно и впрямь был виноват перед учеником, тронул его за локоть, спросил:
— Как дела?
Сашка хмыкнул, утирая ветошью пальцы, сказал, растягивая слова:
— Все то же, манная каша.
— Зря ты это, зря…
Они говорили, не глядя друг на друга. Иваныч, стараясь не замечать «опозоренной» Сашкиной головы, вдруг предложил:
— Вот что, дам тебе на переменку другую работу, ключи делать. Послесаришь, дело интересное…
— Я все хотел спросить, — вспыхнул Сашка, явно довольный, — как вы узнали, что насадка полетит? Интуиция? Ведь сломалась, прямо с утра заменить пришлось.
Николай Иваныч улыбнулся. Он и сам не знал, как, откуда к нему приходит это чутье. По шуму, что ли, по звуку, едва заметной смене ритма улавливал признак болезни.
— Поживешь с мое, научишься. Так возьмешься за ключи?
Сашка кивнул.
— Ну а теперь скажи, зачем наголо остригся? Бунт?
— Д-да… Н-нет, просто постригся неудачно. Плохой мастер, видно. Разозлился и говорю ему: «Срезай наголо».
Что тут правда, что нет?
— Да, — сказал Николай Иваныч, — везде не просто мастером быть. Не печалься, отрастет чуб, может, гуще станет.
Двое суток подгонял Николай Иваныч монтаж в новый корпус, по десять раз вымерял, проверял, высчитывал; все, кто был свободен, помогали ему. То и дело заглядывал на участок Барсуков, не терпелось, видно.
— Ну как, Иваныч? Идет, а?
— Потихоньку.
— Потихоньку, да наверняка…
Барсуков нервно потирал жесткие ладони.
— Смотри не просчитайся. А может, рейки поставить для сектора, а то ведь трудно будет обрабатывать изнутри?
— Думал. Как-то не очень чувствую, а на эксперименты времени уже нет.
Трое суток на стенде автоматически клацал командный контроллер — включение, выключение — предельная нагрузка. Похоже было, будто часы отмеряли судьбу нового изобретения. Она оказалась счастливой. К вечеру прибежал все тот же конструктор. Николай Иваныч еще издали показал ему большой палец. Конструктор, подойдя, прижал руку к груди и, переведя дыхание, заулыбался во весь рот.
А еще через неделю новинка обсуждалась в высоких инстанциях. Ожидая решения, Николай Иваныч весь день не находил себе места.
К вечеру появился Барсуков. Проходя мимо, он, словно что вспомнив, кивнул озабоченно:
— Делай. Ставь на поток…
Он и рад был, а в душе поднывало. Это ведь не просто поток единообразных станков