– Шебаршат, – прошептала Маша. – Слышь, Степка, – на лестнице.
– Мыши, – авторитетно отозвался брат. – Если б кто еще, был бы звон.
От мышей и правда спасения не было. Кошек во время чумы повывели, думали, они эту чуму и разносят. А уцелевшие ра збежались и одичали. А мышей и крыс черта с два повыведешь, никакая чума им нипочем.
– Говорю тебе, шебаршат…
Ольга готова была цыкнуть на детей – нашли время препираться, но не успела – услышала новый звук, помимо шуршания на лестнице. Скрежет железа. Аристовы переглянулись. Машка угадала – шнуры с колокольцами срезали, чтоб подобраться к двери втихую. Но сейчас не время было торжествовать победу в споре – эти умельцы теперь готовились вскрыть замок. Дверь была тяжелая, но вот если не ломать ее, а вскрыть… а такое можно сделать, только если домашние спят. Правильно сделала Ольга, что глаз не сомкнула.
– А ну отойди от двери! – крикнула она. – Кто сунется, живым не выйдет!
На лестничной площадке ругнулись, звякнула упавшая железка.
– Уткины, – определил Степан. – Всей кодлой пришли.
– А ты, Матвевна, не лайся, – ответили из-за двери. – Мужика твоего нет, р ужья у тебя нет, пацан мал еще. Выметайся лучше сама, тогда не тронем никого.
– Ты войди сперва!
Она лихорадочно размышляла, что такого мог не поделить Семен с Петром Уткиным. Вроде всегда все у них мирно было. Баба у него, конечно, стерва еще та, но тоже вроде не ссорились. Дальнейшие размышления прервал удар железа о железо. Такой топор был предназначен для того, чтоб сносить башки мертвякам, но и дверь разнести им тоже можно было. Не сразу, конечно. Семен не зря постарался. Грохот наверняка разбудил соседей по дому, но помощи Ольга ни от кого не ждала. Вмешиваться в такие дела было не принято. В глубине квартиры заплакал Васька.
– Мань, утихомирь малого, – распорядилась Ольга. – Степан, самострел готовь.
– Уже, мам!
Огнестрельного оружия у них и вправду не было, оно в крепости все состояло на учете и выдавалось только патрульным и часовым. А вот все прочее… Умельцы в Многопу щенске всегда имелись, а уж теперь, когда от этого зависела жизнь…
К сожалению, это касалось не только семейства Аристовых. Ольга с опозданием поняла, что старший Уткин лупил по двери топором, чтоб отвлечь внимание, лишь когда на лестничной площадке громыхнуло и с потолка посыпалась штукатурка. Степку, который, стоя перед дверью, целился из самострела, отбросило назад.
Мощности самодельной взрывчатки не хватило, чтобы разнести дверь начисто, но теперь она еле-еле держалась на петлях, и Уткин со своим топором мог снести ее запросто.
Ольга подскочила к сыну, убедилась, что тот не ранен, бросила: «ну-ка в сторону», разматывая шаль.
На поясе крепилось полдюжины хлопушек, которые ей оставил Семен. И когда покалеченная дверь с надсадным скрежетом ухнула внутрь, Ольга успела метнуть две гранаты, одну за другой. Если б дом был в том же состоянии, в каком был перед чумой, скорее всего, вылетели бы стекла, и неизвестно, выдержали бы стены. Но стены успели укрепить, а стекол не было давным-давно.
Темноту пронизали яркие вспышки, слишком короткие, чтоб можно было разобрать, было ли прямое попадание. Но следом за взрывом послышался отчаянный вопль, и заполыхало пламя. Даже если Ольга не попала, на ком-то из нападавших загорелась одежда. А по осеннему времени одежды на каждом наворочено много, полыхать будет вовсю.
Если б там было только семейство Уткиных, то Аристовы могли бы считать, что одержали победу. Потому что супружница Уткина и двое сыновей бросились сбивать огонь с кормильца и стаскивать с него ватник. Но, увы, нигде не было прописано, что штурмовать квартиру может только одна семья. Уткины шли в авангарде, к ним прибились еще друзья-приятели. Да еще соседи по дому высунулись, кто не боялся, на шум, и поперлись, чтоб побыстрей прекратить безобразие.
Рядом с Ольгой был только Степан. У Машки хватило соображения не соват ься в драку, а быть при младшем, чтоб вылезти на карниз вместе с ним, если в квартиру прорвутся.
Уткин, высвобожденный из обгорелой одежды, темной кучкой скатился по лестнице, и старший из сыновей, Димон, здоровенный парень, в свои пятнадцать лет – крепче иных двадцатилетних, выхватил у отца из рук топор и бросился на Аристовых. На сей раз Степан успел поддержать мать, всадив Димону в плечо стрелу. Тот не упал, но взвыл от боли, и топором махать ему уж было несподручно. Это дало время матери семейства метнуть еще одну гранату.
– Ты что, совсем сдурела, баба! – это кто-то из соседушек вопил. – Лестницу же разнесешь, к мертвяковой матери, а там и дом рухнет…
– А мне что? – пока у нее были гранаты, Аристова могла взять над ними верх. – Я в своем праве!
– А наплевать! Не было такого уговора, чтоб в дому хлопушками швыряться. Топчи ее, народ!
Толпой они могли бы смести Ольгу, особен но если подхватить дверь и использовать ее вместо щита. Но прежде она могла бы изничтожить хоть одного противника. Это заставило нападавших чуть промедлить, и в этот промежуток кто-то услышал полузадушенный голос.
– Пошли все на хрен! Кто не уберется, всех порву и пожгу, никому мало не покажется! – За горячкой боя нападавшие не заметили, что близилось утро, и хозяин квартиры вернулся из патруля.
Семен стоял на лестнице с топором в одной руке и огнеметом в другой. Свои гранаты он израсходовал, а вот огнемет подобрал, Пелагее он все равно уж больше не понадобится. Остальные в его патруле уцелели, благодаря уловке старшого, а то обстоятельство, что мертвяки и булгары – или кто там это был – изничтожили друг друга, дало ему возможность вернуться в крепость пораньше.
Но жильцы были слишком разгорячены дракой и злы. Тем более что с огнеметом тут не один Аристов умел обращаться, и видно было – не заряжено оружие. Пелагея перед гибелью устроила сущий костер, и горючки не осталось.
– Молчал бы! Твоя баба совсем зарвалась, едва дом не сгубила! Кто там ближе, заткни его!
У соседушек и ломы нашлись, и заточки – все то, что добрые люди с собой на захват носят. Против топора, конечно, слабо это, только намахался Семен уже, устал. Скатились бы на него всей кучей, придавили, а Ольга могла по ним гранатой ударить, и кто его знает, что стало бы с домом, но тут пальнули в воздух, а стрелять могли лишь обличенные властью. Народ расступился, ожидая увидеть коменданта, но вошел Савелий Мироныч со своим старым верным обрезом.
– Вот, значит, Семен, куда у тебя хлопушки казенные уходят, – раздумчиво произнес он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});