Читать интересную книгу Три страны света - Николай Некрасов

– Говорю тебе, что знаю. Сегодня в десятом часу мне пришли сказать.

– В десятом часу? – повторил горбун встревоженным голосом и стал рассчитывать по пальцам. – Не может быть! Впрочем, – прибавил он спокойнее, – она, верно, у Кирпичовой.

– Лжешь, лжешь! – вскрикнул башмачник, вбежав в комнату и кидаясь к горбуну. – Ее нет у Кирпичовой. Она у тебя, у тебя! Говори, где она спрятана?

Горбун побледнел.

– Постой, не кричи! – сказал он повелительно, схватив руку башмачника. – Отвечай мне: ты точно знаешь, что ее нет у Кирпичовой?

– Да, да! Кирпичова сама приходила к ней, искала ее. Я работал, – она пришла, бледная…

– Сегодня? – спросил горбун дрожащим голосом.

– Сегодня, вот недавно!

Ужас обезобразил лицо горбуна. Он опять принялся торопливо считать по пальцам и соображать, а Тульчинов и башмачник с недоумением наблюдали судорожные его движения, не спуская глаз с его бледного лица. Больше минуты длилось молчание.

– Так ее нет ни дома, ни у Кирпичовой? – наконец спросил горбун.

– Нет, нет! – сказал башмачник. – Полно притворяться! Ты сам лучше знаешь, где она. Говори же! выпусти ее.

И он метался около горбуна с своими вопросами, хватал его за плечи, повертывал, стараясь заставить говорить. Но горбун не отвечал ему, не защищался, не отталкивал его. Выражение ужаса до высочайшей степени возросло в лице его; он как будто обезумел и бессмысленно озирался кругом, широко раскрыв свои большие глаза.

– Где же, где же она? – отчаянно повторял башмачник, продолжая тормошить его.

– Где, где? – наконец с бешенством сказал горбун, оттолкнув его прочь. – Тебе очень хочется знать?.. на том свете!

– Она умерла? – спросил Тульчинов.

– Ты убил ее? – воскликнул башмачник и кинулся к горбуну; но силы ему изменили, он пошатнулся и чуть не упал.

Поддержав и уложив бесчувственного башмачника, Тульчинов, сильно встревоженный, обратился к горбуну.

– Что ты сделал с несчастной девушкой? – спросил он.

Горбун не отвечал. Он схватил свечу и пристально осмотрел комнату: подходил к каждому углу, заглянул под диван; потом перешел в другую комнату и так же пристально осмотрел ее; потом осмотрел и третью. Тульчинов следовал за ним. Наконец пришли они в ту комнату, где незадолго горбун старался соблазнить Полиньку своими сокровищами. Здесь было все еще в большем беспорядке, чем оставил он тогда: крышки сундуков подняты, дорогие меха и шубы разбросаны по полу, кипы книг стащены на середину.

– Ищите, ищите! – кричал горбун Тульчинову, расхаживая между сундуками, стряхивая шубы, раздвигая кипы книг.

– Нет, – наконец сказал он слабым, отчаянным голосом. – Нигде нет…

Он прислонился к высокой кипе книг и тяжело дышал.

– Значит, ты спрятал ее в другом месте? – сказал Тульчинов, приближаясь к нему.

Горбун вздрогнул.

– Вы мне не верите? – сказал он с упреком. – Правда, я ничем не заслужил вашей доверенности! Я всегда стоял в таком положении, в котором удобно снискивать только презрение.

Тульчинов с удивлением слушал горбуна: он, казалось, не ждал от него ничего подобного. Но голос горбуна вдруг перервался. Он, видимо, изнемог и едва держался на ногах.

– Сядь, – сказал ему Тульчинов, с неприятным чувством замечая, как мертвая бледность все больше и больше распространялась по его лицу.

Горбун оставил свечу, сел на книги и повесил голову; дыхание его было тяжело. Долго длилось молчание.

– Скажи, что сделалось с девушкой? – тихо спросил, наконец, Тульчинов.

– Что сделалось? – слабым голосом повторил горбун. – Не знаю, – продолжал он, останавливаясь на каждом слове, – но боюсь, не сделалось ли чего ужасного… Послушайте, и вам все скажу. Я ее безумно люблю, и страсть извинит мой поступок. А если и нет – все равно! Она точно была обманом привезена ко мне; я запер ее в особую комнату, крепко запер и ушел к себе. Было двенадцать часов. Я ходил, сидел, пробовал писать, считать: не писалось, не считалось. Я вскакивал, смеялся и плакал, скрежетал зубами. Страсть поминутно омрачала мой рассудок. Я схватывал ключ и свечу и шел к той двери; но вдруг мне приходило на мысль, что она единственная женщина, которая не смеялась надо мной, что она была добра и ласкова со мною… и я ставил свечу и далеко бросал от себя ключ… Наконец и стыд, и сожаление – все замерло во мне: кипела одна дикая страсть, я схватил свечу и, задыхаясь, бегом кинулся к той двери. Я отворил ее… я вошел…

Горбун остановился и перевел дух.

– Ну? – с ужасом сказал Тульчинов.

– Тут случилось обстоятельство невероятное, непостижимое, – отвечал горбун: – я не нашел ее в комнате!

– Видно, ты забыл запереть дверь? – спросил Тульчинов, у которого отлегло от сердца.

Горбун усмехнулся.

– Два раза повернул ключ, – отвечал он, – другая дверь точно была отперта, но она ведет сюда, а отсюда (горбун окинул глазами комнату) нет другого выхода. Я несколько часов ломал голову, как она могла уйти… думал, не спряталась ли? обошел все комнаты, перерыл сундуки, рылся в платьях, в книгах: напрасно! Наконец решил я, что она ушла (а как, богу известно!), и перестал искать ее. Она пропала ночью, в пятом часу, и я не сомневался, что она давно дома; я успокоился и строил новые планы, как овладеть ею. Но если ее до сегодняшнего утра не было ни дома, ни у Кирпичовой, так боюсь, – заключил горбун чуть слышным голосом, – не исполнила ли она своей клятвы… Он с отчаянием опустил голову.

– Какой клятвы? – спросил Тульчинов.

– Она клялась мне, – отвечал горбун, – что скорей лишит себя жизни, чем согласится выйти за меня… А я грозил ей вечным преследованием. Мало того: я оклеветал перед ней ее жениха; я также пугал ее, что никто уж больше не поверит ее честности… что осталось ей в жизни?.. Долго ли?.. о, она девушка горячая! она способна…

Горбун закрыл лицо руками и зарыдал.

Долго стоял над ним Тульчинов. Один вопрос сильно занимал его ум: говорил ли правду горбун и раскаяние действительно проникло в душу старого ростовщика, или играл он гнусную комедию, припрятав Полиньку в надежные руки?

Тульчинов прислушивался к его рыданиям, и они казались ему так истинны, так полны глубокого страдания. Сердце его сжалось; он почти верил…

– Подними голову, старик! – кротко сказал Тульчинов, прикоснувшись к плечу горбуна. – Полно отчаиваться, если только ты действительно тронут!.. Вот к чему ведет путь, по которому ты шел в своей жизни! Все равно, у тебя или нет несчастная девушка, – во всяком случае обещай мне по крайней мере, что если она каким-нибудь образом окажется жива, ты прекратишь свои преследования…

– Клянусь, она не услышит больше моего имени! – с живостью отвечал горбун. – Я уеду отсюда, уеду навсегда!

И, встретив недоверчивый взгляд Тульчинова, он еще раз повторил свою клятву.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава I

ПОДГОРОДНЫЙ ДИКАРЬ

Солнце едва взошло и озолотило предметы, как уже на высокую гору, в окрестностях Петербурга, взбиралась небольшая компания молодых людей. Впереди шел румяный мужчина, лет сорока с лишком, но свежее всех остальных. Лицо у него было доброе и привлекательное; он бодро взбирался на гору, поощряя своих товарищей, которые следовали за ним будто по принуждению.

– За тобой не поспеешь, Тульчинов! – заметил один юноша, с изломанными манерами и одетый очень вычурно для прогулки по горам. Его лакированные башмаки скользили по траве, а шелковые пестрые чулки были смочены росою.

– Вы ленивы, господа, – сказал Тульчинов и, сделав последний шаг, очутился на горе. – Уф, как хорошо здесь! – вырвалось у него невольно, когда он огляделся кругом. – Вот вам награда, господа, за ваш сон! – прибавил он, обращаясь к своим отставшим товарищам.

Свежий и тихий утренний ветерок пахнул ему в лицо, и, будто приветствуя утро, он снял фуражку и с минуту любовался картиной природы. Под его ногами был крутой берег; небольшая река шумно текла, крутясь и пенясь около острых камней, торчавших из воды. Противоположный берег, испещренный обрывами, угловато торчавшими камнями, глубокими впадинами, поднимался высокою стеною, почти скрывая горизонт. Ни травы, ни другой зелени не было на верхушке его; известь как снег покрывала его на большое пространство. Только одна тощая сосна, все корни которой были на виду, как скелет, торчала на обрыве.

Зато на горе, где стоял Тульчинов, все было покрыто свежей зеленью и цветами. Вдали виднелся лес в утреннем тумане, который, покидая землю, будто нехотя, медленно поднимался к небу, оросив при прощаньи изобильными слезами каждую травку. Вся зелень была влажна, и на листьях висели капли росы, сверкавшие, как брильянты, и готовые упасть при малейшем дуновении ветра. Казалось, вся растительность плакала о скоро промчавшейся ночи, как плачет красавица, проводившая своего возлюбленного: слезы, отуманившие ее глаза, придают ей еще больше прелести. Цветы, защищаемые туманом от лучей солнца, лениво расправляли свои сложившиеся листочки и долго хранили капли влаги. Величаво поднималось солнце из тумана, рассыпая свои горячие лучи всюду, и, наконец, почувствовав его могущество, цветы обернули свои головки к его лучам, как бы прося солнце высушить их слезы. Птицы радостно пели, перелетали с дерева на дерево, прыгали с сучка на сучок и перекликались, с жадностью прикладывая свои носики к листьям дерева.