Читать интересную книгу Война в тылу врага - Григорий Линьков

— Я лейтенант танкист. В армии был командиром танка «КВ».

— Ну, видите! Страна ему доверила стальную крепость, а он сдал ее врагу, нарушил присягу и теперь бегает по лесу за советским командиром, чтобы получить автомат, может быть с той же целью.

Лейтенант, сжав кулаки, начал вытирать выступившие на глазах слезы. На меня это подействовало успокаивающе, я продолжал разговор более спокойно.

— Здесь в деревнях есть по два, по три полицейских. Они путем не могут заряжать выданных им немцами новеньких трехлинейных винтовок, Если из вас кто хочет воевать, тому оружие достать вполне возможно. А так кто же вас знает, что у вас на уме?

— Товарищ командир, я слышал, что Батя москвич, я тоже из Москвы, с Красной Пресни, у меня там мать осталась. В армии я был сержантом. В бою под Белостоком был ранен в голову и в плен попал не помню как. А когда пришел в себя, на третий день сбежал. Перезимовал в деревне у хорошего человека, выздоровел и теперь вышел в лес воевать с оккупантами. Большинство этих людей я знаю, и если вы верите мне, я за них ручаюсь, они вышли в лес за тем же. Но у нас нет никакого оружия, не с чего начать. А главное, у нас нет командира, мы не организованы, и так у нас ничего не выйдет.

— Ну как, Павел Семенович? — обратился я к комиссару.

— Надо помочь, — ответил Дубов.

— Младший политрук Чугунов!

Парень поднялся и стал в положение смирно.

— Хорош ты хлопец и жалко мне тебя, но не дойдешь ты со своей ногой Назначаю тебя командиром этой будущей бригады. Шишкин, выдайте ему запасной диск к автомату. Да только не посрами отряд десантников. Тебя, москвич с Красной Пресни, я назначаю помощником командира, надеюсь, что и ты не подкачаешь. Оружия у нас лишнего нет. И вам придется его добывать самим.

— Товарищ командир, у меня в группе есть запасная винтовка, — доложил мой командир группы Насекин.

— Передайте ее москвичу с Красной Пресни, — распорядился я.

Хотелось чем-нибудь вооружить и осетина. Выручил Пахом Митрич, он предложил дробовик с двумя десятками патронов. У него был другой, свой доморощенный, который бил более «хлестко».

Солнце склонялось к горизонту, а ночью мы хозяева в лесу. Дубов сказал несколько напутственных слов будущим партизанам. Я назначил хлопцам место явки для встречи с людьми, оставленными в этом районе. Чугунов был очень доволен своим назначением. Он только попросил «на два составчика» взрывчатки, мы ему отпустили и разошлись — они на юго-запад, а мы к юго-востоку.

Этот эпизод до сих пор хорошо сохранился у меня в памяти, и я его привожу почти дословно.

— А ведь может из ребят толк выйти, — говорил на следующий день на привале Дубов. — Тут главное, чтобы народ обид поднатерпелся, злости больше накопил, а уж потом он свое покажет.

Эти вчерашние-то, видимо, крепко обозлились. И впоследствии пенять на этих людей не приходилось. Сформированная нами таким необычным образом бригада оказалась одной из первых. Назначенный после нас командиром этой бригады товарищ Лунин (младший политрук был переведен в начальники штаба этой бригады) впоследствии был удостоен звания Героя Советского Союза.

— Эх, фашисты, фашисты, — добавил в раздумье Дубов. — Из-за них, проклятых, я от мирного дела оторвался и на старости лет парашютистом стал.

Ему вторил Иван Трофимович Рыжик:

— Я вот в колхозе пять лет озимку выводил. В тридцать пятом откуда-то к нам в жито несколько зерен этой пшеницы попало, А в этом году мы полгектара посеяли… Боюсь, что ничего там не сохранят на семена. Поэтому, когда я целюсь в какого-нибудь захватчика, то думаю, что этот уж моей озимки не вывезет.

Рабовладельцы

В западных районах Белоруссии немцы проводили иную политику, чем в восточных ее районах. Крестьяне здесь почти не знали колхозного строя. Землю помещиков, полученную при образовании советской власти в 1939 году, они не успели освоить. Получить — это не то, что взять с боем. Гитлеровцы везде насаждали здесь свое юнкерское землевладение и лишь в некоторых местах вернули землю сбежавшим в 1939 году в Германию владельцам. В помещичьих хозяйствах была введена барщинная система с ее средневековыми порядками.

Система крепостного угнетения крестьян гитлеровцами восстанавливалась здесь в полном смысле слова. Пресловутый «новый порядок» был виден воочию. Однажды наши разведчики — все молодые ребята, — вернувшись из разведки, волнуясь, наперебой рассказывали о встрече с крестьянами, работавшими на полях. Крестьяне эти сообщали страшные, невероятные вещи. В их фольварк, где был при советской власти совхоз, вернулась прежняя барыня-помещица. Барский двор на месте совхоза устроили — с лакеями, с дворовыми девками, — пили там, развратничали гитлеровские офицеры, а мужиков обязали совершенно даром, со своим тяглом, четыре дня в неделю работать на барыню в поле и в лесу — везде, куда ни пошлют. Барские приказчики били мужиков плетьми, а иных так и просто тут же, на поле, убивали, коли не потрафил или какое слово неладно сказал.

— Что же это такое, товарищ командир? — возмущались мои бойцы. — Барыня издевается над бабами и девками, бьет по щекам, за косы таскает и булавками колет, и все ей должны подчиняться и молчать? Ведь это же самое настоящее рабство получается!

Ребята волновались: их, рожденных и воспитанных при советском строе, до глубины души возмущало крепостное право, возрожденное гитлеровским «новым порядком».

Меня стали наперебой просить хлопцы разрешить им пойти и расправиться с рабовладелицей. Да и у меня было большое желание поступить так же. Но в больших делах нельзя доверяться чувствам и желаниям. Я хорошенько подумал и решил, что этого делать не стоит. Уж слишком наглядно здесь демонстрировалось то, чего добивались фашистские варвары. Пусть, подумал я, посмотрят, хорошенько почувствуют этот «порядок» местные жители и сами сделают соответствующие выводы.

Рассвет застал нас в редком сосновом бору. Лес был густо изрезан накатанными проселочными дорогами. Возвращаться назад в глухие леса было далеко, да и поздно.

Куда деваться? Где укрыться, чтобы провести семнадцатичасовой день и не обнаружить себя? А место было явно неподходящее: в трех-четырех километрах — местечко Радошковичи, в пяти-шести километрах впереди — железная дорога, которую предстояло нам переходить ночью, один-два километра справа — фольварк, в котором свирепствовала злая дворянка-помещица.

Маленький густой соснячок, площадью в несколько сотых гектара, находился в развилке трех поселков. Я приказал людям расположиться в этом соснячке. Замаскировавшись, мы лежали целый день не шевелясь, без пищи и воды.

Под вечер Дубов начал распекать одного здорового бойца, который все время отставал от колонны.

— Ты что же, брат, валяешь дурака? Другие идут, не отстают. А ты?..

Дубова поддержал Рыжик:

— Сколько раз я тебе еще зимой говорил: тренируйся, не ленись. А ты чуть что — привалишься на сани. Другие идут, а ты, видите ли, не можешь. Да и хоть бы ехал-то как следует, а то и на лошади тащишься тише пешехода.

— А он считает, наверное, что лучше плохо ехать, чем хорошо итти, — с усмешкой заметил Саша Шлыков.

— Ты, Саша, обожди, не подтрунивай, — сказал Рыжик. — Ты сам тоже иногда такого мнения придерживаешься — привалишься, когда другие идут. Себя бы не жалеете, вот что. Сила-то у человека в мускулах, как вода в источнике. Если воду в колодце или в кринице отчерпывать, вода и прибывает до своего уровня и даже выше, и всегда она — свежая, приятная на вкус. А если колодец забросить, не брать из него воды, то вода зацветет, позеленеет, пересохнет. Так и с человеком…

— Да и не только с человеком. Ежели конь долго не ходит в упряжке али под седоком — тоже теряет силу. Ноги-то, они и гнутся легко, когда часто ходишь, — добавил Пахом Митрич.

Потом разговор перешел на другие темы.

Дубов лежал на земле и кусал сочный стебель сорванной травинки.

— За разговорами и отдых слаще, — сказал Рыжик.

— Оно так, конечно, — заметил Дубов. — Но всякий разговор должен иметь свою пользу, и чтобы душа после него стала красивей.

— Без красоты и жизнь не интересна, — добавил Рыжик.

— Иван Трофимович уж и за красоту уцепился, — улыбнулся Шлыков.

Рыжик помолчал. Потом вытянулся возле Дубова и сказал:

— Что ж, когда душа красива — это хорошо…

Так за разговором и прошел остаток дня.

Тронулись мы в путь, когда алая полоска заката исчезла за горизонтом, а кроны деревьев на фоне темневшего неба потеряли резкость очертаний. Пастухи уже загнали в село с пастбища скот. Они загоняли его раньше обычного, как требовал того приказ немецких комендантов. По этому же приказу население засветло ложилось спать или сидело в темноте в своих закрытых ставнями избенках, не смея выйти на улицу.