Если вам свойственно выводить лихорадочные каракули на клочках бумаги, как время от времени поступает чрезвычайно успешная художница Луиза Буржуа (если взять наиболее очевидный пример), становится ли ваша работа лучше аналогичных картин ребят из «Креативного роста» из-за того, что вы относитесь к ней объективнее, чем они? Быть может, каракули становятся искусством, когда их создание — плод сознательного намерения? Становятся ли они лучше оттого, что вы сознаете, что рисуете каракули, но вместо этого могли бы при желании выполнить рисунок в какой-либо другой манере? Лично я не думаю, будто кто-либо может объективно сказать, какая из двух работ лучше или хуже другой. Я не знаю способа провести подобную оценку. Разумеется, Луиза Буржуа занимается и другими видами творчества, что может внести некое различие (для некоторых, во всяком случае), но лично я вижу между ними лишь одну разницу: надо полагать, Луиза приняла сознательное решение выводить свои каракули, она задумала их именно такими — и мы предполагаем (довольно смелое предположение), что на их изготовление художницу не толкал какой-то подсознательный импульс. Предположение и впрямь весьма смелое, особенно в ее случае, потому что Луиза вечно вздыхает о своем злосчастном детстве: так, может, она нуждается в этих своих каракулях не меньше, чем ребята из «Креативного роста»?
И действительно важный вопрос: какая разница, даже если так и есть?
Лично мне ключевым понятием в дихотомии «внутри и снаружи» представляется не рассудок, не душевное здоровье, а социальная функциональность. Многие «утонченные» и успешные художники из галерей — настоящие безумцы, потерянные в собственных мирах, и зачастую они — развалины в эмоциональном плане, но им известно, как прокладывать курс между отмелями и рифами мира искусства. Ну, в какой-то степени. Они могут собраться с силами и в случае необходимости принять ту или иную позу, которая придает им вес, они умеют поддерживать беседу и вести себя в обществе, хотя кое-кто из наиболее успешных художников может оказаться пускающим слюну наркоманом, неспособным следить за нитью разговора.
Для людей, объединенных «Креативным ростом», творчество — вид терапии. Я бы добавил к этому, что оно обладает той же ценностью и для профессиональных художников. Сам я могу заверить вас, что занятия музыкой и выступления на публике более-менее удерживали меня от сумасшествия и предоставили мне ту степень социального контакта, которой в противном случае у меня наверняка бы не было. Впрочем, созерцание предметов искусства терапевтической ценностью не обладает, как и их коллекционирование не поднимает моральный дух коллекционера, — но это отдельный разговор. Главное, что акт создания произведения искусства действует очищающе.
Я не уверен, что в числе моих знакомых — вообще всех моих знакомых — есть люди, которых можно назвать полностью здоровыми психически. Конечно же, я знаю массу людей, которые умело и дерзко разыгрывают карту рассудка. Маска собранности и контроля хорошо держится на их лицах, они не выпаливают поток матерщины без всякой на то причины и не пялятся в пространство остекленевшими глазами. И самое главное, они достаточно хорошо умеют вращаться в обществе, чтобы их воспринимали как «нормальных». Моих друзей тоже не назовешь эксцентричной творческой тусовкой: большинство с легкостью сойдут за «нормальных».
Бедные аутсайдеры так и не смогли овладеть этой наукой «вращения» в обществе, подчинить ее себе. Даже мечтающий одолеть все сомнения толпы самозваный специалист по маркетингу вроде преподобного Говарда Финстера из Сомервилля, штат Джорджия, не сможет добиться идеального попадания в «яблочко». Либо его проповеди и шумные разглагольствования мешают (рассказы об адских муках не слишком хорошо сочетаются с сыром и белым вином), либо он не может взять в толк, что в мире искусства никак нельзя тупо поносить чужое творчество, чем Говард занимается без зазрения совести просто потому, что воспринимает свою деятельность как служение вящей славе Господней. Но он ведь пытался обратить других в свою веру, он же не пытался «продвинуть» себя самого.
Существуют сложные танцы-шманцы, которые нужно выплясывать, чтобы сойти за художника-профессионала. Для начала необходимо делать вид, будто деньги вовсе никого не интересуют, и этот особый протокол, эти сложные па необходимы, чтобы продать готовые работы, как это водится в любой профессии. Художник может быть на всю голову сумасшедшим, поглощенным собой, может верить в другие миры и в то, что на него якобы влияют сверхъестественные силы, и все-таки его могут уважать как «вменяемого» художника — нет проблем.
Утонченные художники, которые умеют рисовать, — Клее, Баския, Туомбли, Дюбюффе — нередко намеренно рисуют в манере «примитивистов». Их рассматривают — отчасти из-за простоты, определяющей их творчество, — как выразителей чего-то проникновенно-глубокого. Их грубые линии подсказывают, что автор не потерял связи с потоками подсознания, которые не сдаются перед диктатом умения и навыка. Нельзя сказать, чтобы это было неправдой: хаотичные рисунки действительно затрагивают какие-то сокровенные струны, так что работы этих художников, вполне возможно, появляются из некоего глубинного источника, который диктует их внутренняя свобода. Я не хочу назвать этих художников мошенниками. Просто свойственная им манера вызывает во мне такие ассоциации.
Всеобщее мнение принимает «грубость» за признак настоящего, подлинного. И в то же время бедняги-аутсайдеры, чье творчество зачастую столь же сыро, рисуют как могут: при всем желании они не смогли бы провести прямой линии. И поэтому они остаются за пределами «арт-клуба». Они стараются как могут, но, поскольку они не предъявляют нам классических навыков рисования, пусть это и не их вина, мы все равно считаем их менее достойными художниками. Они способны рисовать только безумную мешанину, в то время как настоящие художники (в нашем представлении, по крайней мере) могли бы, если это необходимо, изобразить милого щеночка. И тогда, похоже, речь идет только о замысле. И все же у этих художников-аутсайдеров определенно есть замысел: они знают, где проведенная линия правдива, а где — нет, в зависимости от их собственных стандартов. У них явно есть идея, они пытаются достичь того, чтобы их творение выглядело особым образом и производило определенный эффект на зрителя, — по крайней мере, так кажется, поскольку часто они прикладывают массу усилий, чтобы добиться этого эффекта вновь и вновь.
Это эстетическое разделение кажется ущербным. Мне нравится большинство произведений упомянутых выше четырех «больших» художников, но, по-видимому, меня цепляют именно те аспекты их творчества, которые затрагивают некие общие для нас глубины. Это те же самые аспекты, которые «аутсайдеры» вытаскивают на поверхность теми же средствами, — значит, эти образы могут вызвать сильные эмоции практически у любого из нас. Они достают до тех же глубинных, темных сторон психики — своей и нашей. Разница лишь в том, что бедные инвалиды не способны отстраниться от опыта общения с крайностями тьмы и света, отойти в сторонку и абстрагироваться от них. Стало быть, умение дистанцировать себя, изобразить объективность может служить отличительным признаком нормального, «цивилизованного» человека. Это полезный — если не сказать «необходимый» — навык для успешного вращения в обществе, но, с моей точки зрения, его нельзя считать критерием для оценки чьего бы то ни было творчества.