Он, как и положено марксисту, презирал деревню и хотел отобрать у крестьян собственность. Потребовал, чтобы все крестьяне вступили в колхозы. Это среди прочего упрощало отъем урожая. Крестьяне-единоличники могли что-то припрятать. А в колхозе весь урожай прямо с поля переходил в распоряжение государства.
Мао Цзэдун пытался претворить в жизнь догмы, от которых в Советском Союзе уже отказались. Летом 1958 года он велел объединить всех крестьян в «народные коммуны». Это означало: отказаться от всего имущества. Людям не только запретили готовить и есть дома, но и заставили сдать всю посуду. В коммунах установили палочную дисциплину. По существу это были трудовые лагеря, где трудились за пайку.
Это привело к краху сельского хозяйства и закончилось настоящим голодом. Глава правительства Чжоу Эньлай объяснял советским специалистам: «Некоторые руководители на местах плохо рассчитали запасы зерна — вместо того чтобы распределить его на весь период до нового урожая, вводили в общественных столовых народных коммун бесплатное питание по принципу "ешь, сколько пожелаешь"».
В отличие от советских колхозов в Китае все было обобществлено. Считалось, что еда должна делиться поровну. Каждый мог есть сколько хотел. В народных коммунах просто сами проедали крохотный урожай. На «крестьянский аппетит» жаловался и министр иностранных дел Китая Чэнь И: «В деревне проживает пятьсот миллионов человек, и если все их рты соединить в один — получится такой огромный рот, что можно проглотить целый земной шар».
Мао Цзэдун требовал такой мобилизации ресурсов, на какую страна не была способна. Историки полагают, что за четыре года «большого скачка» в Китае умерли примерно тридцать восемь миллионов человек — от голода и истощения. Они стали жертвой попытки Мао создать общество равных. Это была смерть от идеологии. Другой такой трагедии история человечества не знает. Вождя это не беспокоило. 9 декабря 1958 года он сказал своим помощникам: «Умершие приносят нам выгоду. Они могут удобрять почву».
«Мао, — пишут историки, — злился и требовал от всего народа лихорадочного темпа работы, культивировал соперничество. Полуголодные и измотанные работой мужчины, женщины и дети должны были бегом тащить тяжелые корзины с землей, причем делать это в любую погоду, в палящий зной и в пронзительный холод».
Когда председатель ЦК компартии Китая Мао Цзэдун символически бросил лопату земли на строительстве плотины в пригороде Пекина, газета «Жэньминь жибао» писала: «Как только председатель Мао положил лопату на землю, солдат по имени Юй Бинсэнь тут же поднял ее и завернул в свой китель. Он произнес счастливым голосом: "Теперь, глядя на эту лопату, мы будем думать о председателе Мао и наполняться исходящей от нее энергией"».
«Был брошен лозунг: перегнать все страны по производству стали, — говорит доктор исторических наук Александр Лукин. — Каждый должен был строить маленькую доменную печь. Сталь никуда не годилась, люди отвлекались от дел, это привело к краху экономики. Но такова была идеологическая установка. Мао верил, что на голом энтузиазме можно много достичь». Придуманные Мао домашние металлургические печи в лучшем случае выплавляли никому не нужный чугун низкого качества. Зато пустили в переплавку множество полезных орудий и предметов. Это было чистое разорение страны.
В Китае, вспоминают работавшие в стране наши журналисты, проводились недели борьбы против «четырех зол» — мух, комаров, крыс и воробьев. Во время поездок по стране Мао Цзэдун строго спрашивал своих сограждан: «Мухи у вас в доме есть? А комары?» Мао решил, что воробьи склевывают слишком много зерна. Китайский научно-исследовательский институт зоологии подсчитал: в Китае два с половиной миллиарда воробьев, каждый склевывает за год два с половиной килограмма зерна. В результате пропадает зерно, которым можно было накормить тридцать пять миллионов человек… Безумная кампания уничтожения воробьев привела к тому, что невероятно размножились вредители, которых раньше съедали воробьи.
Самоуверенным китайским руководителям было обидно, что они вынуждены постоянно просить помощи у Советского Союза. «И они решили за несколько лет перегнать и Советский Союз, и Западную Европу, — отмечает профессор Евгений Бажанов. — Это был авантюризм. Мао не понимал экономики. И закончилось это крахом».
Удивляться нечему. Заведующий организационным отделом ЦК компартии Китая сказал советским дипломатам в Пекине: среди руководящих работников партаппарата неграмотных и малограмотных — половина. Это не мешало им руководить страной. Результат: самолеты, сделанные в Китае, не летали, танки — не ездили, корабли — тонули.
Даже вполне правоверный глава правительства Чжоу Эньлай пытался отговорить Мао от невиданных по масштабу военных программ. Милитаризация страны слабой экономике была не под силу. Мао Цзэдун не хотел с этим считаться. Но технократы в китайском руководстве сократили финансирование военной промышленности. Они почувствовали себя более уверенно после XX съезда КПСС в Москве и разоблачения преступлений сталинизма. В спорах они ссылались на руководителя советских коммунистов Никиту Сергеевича Хрущева, который выступил против культа личности.
Мао поначалу не решался прямо возражать руководителям Советского Союза. Но председатель ЦК КПК встревожился: а что если все споры — лишь повод для атаки на него самого и Хрущев со своими сторонниками в Китае попытаются убрать Мао?
2 июля 1959 года Мао пригрозил: «Если у меня есть противники, я уйду, чтобы возглавить крестьян и сбросить правительство. Я уйду в горы и начну партизанскую войну». Так созрела идея полного переворота в стране путем тотальной чистки. Главным союзником Мао стала его жена-актриса, которая увидела возможность получить в этой драме ведущую роль.
Красная императрица
Председатель ЦК компартии Китая Мао Цзэдун женился четыре раза. Первую жену ему подыскал отец, когда будущему вождю китайской революции исполнилось всего четырнадцать лет. Судьбы жен Мао оказались трагичными. Вторую жену, родившую ему троих сыновей, в годы гражданской войны арестовали правительственные войска, и поскольку она не отреклась от мужа, казнили. Третья жена Мао тяжело болела, ее лечили советские психиатры, а после возвращения в Китай упрятали в психиатрическую клинику. Время от времени ей проводили курс шоковой терапии.
Цзян Цин — четвертая и последняя жена Мао — стала самой могущественной женщиной в мире. Она не пожелала жить в тени великого человека и состариться в неизвестности. Но ни внешний мир, ни родная страна не признавали ее стремления к власти. «Она обладала особой привлекательностью, особым очарованием, — писала встречавшаяся с ней американская журналистка Роксана Уитке. — Это можно было бы назвать сексуальностью, проистекавшей из ее огромной власти».
Цзян Цин родилась в марте 1914 года в городе Чжучэн, неподалеку от порта Циндао в провинции Шаньдун. Ее настоящее имя Ли Цзинь. В год, когда она родилась, Япония прибрала к рукам эти места. «Я выросла в старом обществе, — рассказывала она, — и у меня было жалкое детство. Я не только ненавидела помещиков Китая, но и испытывала стихийное чувство неприязни к зарубежным странам, потому что иноземные дьяволы и с Востока, и с Запада обычно грубо обращались с нами. Иностранцы смотрели на нас свысока и называли нас больными людьми Востока».
В детстве ей доставались только обноски от брата Другие дети над ней смеялись. Из одного изношенного башмака вылезал большой палец, который насмешливо окрестили «старшим братом», а сзади выступали ее пятки, прозванные «утиными яйцами».
Она росла в жестокие времена, и впечатления юности никогда ее не покидали. Однажды она увидела старика, который нес на плече шест с отрезанными головами: они болтались, привязанные за волосы, с них еще капала кровь. Она прибежала домой и бросилась на кровать, ее трясла лихорадка.
Мечтавшую об актерской карьере Цзян Цин, как и тысячи молодых китайских писателей, художников и драматургов, неудержимо влекло в Шанхай. Этот город — тогда его называли Парижем Востока, Меккой современной китайской культуры — сего уникальным космополитическим духом давал возможность приобщиться к современной западной цивилизации.
В начале 1930-х в Шанхае, городе с трехмиллионным населением, иностранцев было примерно пятьдесят тысяч. Они жили в аристократической неприкосновенности, услаждая себя собственными оркестрами, балетом и кино. Шанхай 1930-х — это бары, где подавали коктейли, которые еще были новинкой, магазины парижских мод, танцевальные залы и целые кварталы публичных домов и массажных салонов. Экзотика — доступные женщины из числа «белых русских», эмигранток, бежавших от большевиков.