чьи-то неопознанные силуэты, чьи-то слюнявые клыкастые рожи… Потом все исчезло — наверно, он вновь потерял сознание.
* * *
— …этот, шарки, еще не сдох?
Кто-то подошел к волшебнику, бесцеремонно повернул его голову, когтистой лапой нащупал пульс под подбородком.
— Кажется, нет…
Между собой орки говорили на Черном Наречии и, видимо, полагали, что пленник их не понимает.
— Если до вечера не оклемается, придется его пустить в расход. Мы не можем терять ошейник… Они нам вскорости понадобятся.
Саруман приоткрыл глаза. Разлепил их с усилием, будто веки его были склеены из сырого теста.
Голова трещала и раскалывалась по-прежнему, но тошнота, кажется, слегка улеглась. Мысли чуть прояснились. В горле нестерпимо пекло и саднило от жажды.
Солнце стояло высоко, но уже пересекло полуденную черту — было около четырех часов дня.
Над ним на этот раз склонился другой орк — не такого свирепого телосложения, как первый, чуть ниже ростом, длиннолицый и светловолосый. Кнута при нем не оказалось — и то хорошо, через силу подумал маг.
— Дайте… воды, — едва слышно вымолвил Саруман. А может, не вымолвил, а просто подумал, потому что сил говорить у него по-прежнему не было.
Орк склонил голову к плечу. Качнулась серьга в левом ухе — оправленный в серебро волчий клык.
— Что?
— Воды… Пить.
Урук чуть помедлил.
— Эй, Каграт! Этот… старый… очухался никак.
К ним подошел Каграт — тот самый субъект с длинным кнутом из сыромятной кожи, который сейчас был заткнут у него за пояс — должно быть, вожак. Посмотрел на Сарумана сверху вниз, хмуро и безучастно, с нарочитой обеспокоенностью поцокал языком:
— Что, шарки, головушка болит, а? Ай-яй-яй, какая неприятность. Ну да ничего, это от ошейника — поначалу все на мигрень жалуются. А потом, глядишь, и ничего — привыкают, — кривя губу над крепкими желтыми клыками, он как-то очень язвительно, очень глумливо и паскудливо ухмыльнулся.
Ошейники, сказал себе Саруман. Откуда? Откуда у каких-то вшивых неумытых уруков могли оказаться такие странные, явно не орочьих рук вещи? Не простые вещи?
— Что… это за штука? — прохрипел волшебник, едва ворочая одубевшим языком. Каграт, осклабившись, глухо рыкнул сквозь зубы.
— Хочешь много знать, старый, а? Эта штука задушит тебя, если вздумаешь улизнуть — вот все, что тебе следует уяснить… А снять ошейник можно только с трупа — эти побрякушки не терпят мертвечины… ну это я тебе так говорю, во избежание недоразумений. Понял?
— Каграт! — окликнул вожака другой орк. — Разведчики вернулись.
Каграт обернулся. Небрежно кивнул своему светловолосому дружку.
— Идем.
Орки исчезли. Саруман закрыл глаза. Ситуация по-прежнему не прояснилась ни на йоту. Откуда взялись эти проклятые уруки, да еще с подобным совершенно не-орочьим снаряжением? Кто они? Какого роду-племени? Не того ли, жалкие остатки которого когда-то, пятнадцать лет назад, обнаружила неподалеку от Изенгарда дружина бравого неунывающего Бальдора? Эх, Бальдор, Бальдор, старый ворчливый друг, с отчаянием думал Саруман, как же ты мне сейчас нужен…
Он медленно поднял руку и вновь ощупал ровное и гладкое кольцо у себя на шее. Что же это за проклятые «побрякушки» такие? Из какого странного материала они сделаны? На первый взгляд это был металлический, вполне обычный сплав: медь, олово, свинец, железо… но что-то там было еще, какой-то ничтожный процент неведомого, странного компонента причудливой полумагической природы. Мифрила, итильдина, галворна? Какого-то иного элемента, полученного искусственно — сложным алхимическим путем с примесью магии и черной нечестивой ворожбы? Видимо, именно этот загадочный компонент и заключал в себе запирающее металлический обод заклятие-скрепку… Волшебник сосредоточился, пытаясь если не снять ошейник, то хотя бы нащупать опорные точки этого странного, чужого и чуждого, затейливо сплетенного заклятия…
Ему показалось, будто в голове его взорвался огненный шар.
Боль была такая острая, такая нестерпимая, что у мага потемнело в глазах. Тело его будто рвануло раскаленными крючьями, все внутренности свело судорогой, сердце замерло, на секунду он ослеп и оглох, задохнулся, раздираемый собственным неосторожным заклятием… Почти тотчас пришел в себя, но еще долго лежал, дрожа, не в силах шевельнуться, обессиленный и опустошенный, повергнутый в неописуемый ужас так болезненно сделанным и абсолютно неумолимым открытием.
Он сразу все понял.
Ах вот оно как…
Ах вот оно, значит, как.
Ошейник явно не приветствовал ни малейших попыток от него избавиться. Он был как хитроумный узел в охотничьих силках: чем отчаяннее попавшая в ловушку птичка будет вырываться, тем сильнее затянется безжалостная петля…
Это было просто и изощренно, как колесо.
Замкнутый круг, шептал Саруман в полубеспамятстве, это замкнутый круг, круг, круг, западня, ловушка, из которой не выбраться… Ошейник обращает любые чары против источника… я не смогу от него избавиться, пока не пойму, в чем заключается его сила… и, главное — его слабость… если в этом окаянном творении вообще есть хоть какое-то слабое место…
Я беспомощен, как младенец. Как волк, угодивший в капкан, и вынужденный ради свободы мучительно отгрызать собственную лапу. Отныне не мудрый величественный старец, не могущественный волшебник, нет — убогий бессильный старик, слабый, дряхлый и беззащитный… Нет, хуже — ничтожный презренный червь. Унылый такой полураздавленный червячок, жалко корчащийся на обочине…
Превеликий Эру! Ну что за нестерпимое унижение! Волшебник конвульсивно сжал пальцы в кулак — и почувствовал, как под его дрожащей ладонью рассыпался в пыль попавший под руку ком сухой земли. Отчаяние захлестнуло его — темное, бездонное, безграничное, как Океан Эккайа.
Это было невозможно… Это было немыслимо, невообразимо, попросту дико, в конце-то концов! Маг в глухой ярости стиснул зубы. Нет, нет! Это… невыносимо! Я должен что-то сделать, чтобы вырваться на свободу, чтобы снять проклятый ошейник… Не торчать же мне теперь до скончания дней в плену у этих вонючих орков!
Не сейчас, сказал он себе. При одной мысли о том, что вновь придется коснуться ошейника Силой, его затошнило. Не сейчас! Он слишком слаб и измучен, чтобы пытаться избавиться от ошейника… надо присмотреться… оценить обстановку… понять, что за компонент тщательно спрятан в составе странного сплава. Он мысленно застонал: его все еще била непроизвольная дрожь, сердце сжималось в груди, как испуганная пичуга, перед глазами все плыло — видимо, он опять был близок к беспамятству. Его тело, эта несчастная, слабая бренная оболочка была явно не расположена походя и с легкостью переносить подобные испытания…
…Что-то больно ударило его по руке — раз и другой.
— Саруман! Саруман, да очнись же ты! — Кто-то щипал, тянул его за бороду, кто-то явившийся из темного лихорадочного марева, кто-то очень приставучий, назойливый и упорный. Волшебник с трудом заставил себя вернуться к