Поэт пододвинул себе миску и даже взялся за ложку, но тут его осенило, и Арман с чувством провозгласил:
Жить иль не жить, ответа не найти,Так, может быть, достойней умереть?
– Сначала врать, мерзавец, прекрати, – перебил цветок. Он и впрямь разговаривал и, более того, был совершенно прав. Арман и сам знал, что сделал подлость. Ну, пусть не сделал, но с ней согласился, что немногим лучше, а красная роза знала про него все и била наотмашь.
– Кто на Тагэре напраслину возвел, – тоном судьи вопрошал цветок, – кто из Тартю спасителя Арции сделал? Кто променял правду на домик с садиком? Не ты, проешь тебя гусеница?!
Арман Перше безумными глазами вперился в собеседницу. Это, конечно, бред, но как сильно! Заговорившая роза! Красная Роза, Роза Совести... Да, конечно! С принцем будет говорить Роза и только Роза! Именно этого и не хватает его новой трагедии. Призраки, ведьмы, черепа уже были и не раз и всем приелись, но цветок – алый, как невинно пролитая кровь, – заставит зрителей рыдать!
– С принцем будет говорить роза, – вслух произнес Арман Перше.
– Не будет, – осадил расходившегося поэта цветок и завывающим голосом добавил:
– И никто не будет. И принца тебе никакого не будет. И пиес! А ну, повторяй за мной!
Бей меня крапивой, по чему – неважно,Чтобы я быть перестал шкурою продажной!Бей меня крапивой по голому заду,Потому что заслужил, потому что надо!
– Что? – дрогнувшим голосом спросил Арман и, выронив ложку, схватился за перо, собираясь записать пришедшие на ум строки о розе, но рука самочинно вывела: «Бей меня крапивой по голому заду, потому что заслужил, потому что надо!»
– Это – твое проклятие! – наставительно сказала роза. – Пока ты не искупишь свою вину перед Тагэре, ты не напишешь ни строчки!
– Это несправедливо!
– Надо же, – хмыкнул цветок, – о справедливости заговорил. Нетушки. Око за око, а за брехню – крапивой!
– Я умру, если не смогу писать.
– А мне-то что? Плакать не стану.
– Роза не может быть столь жестока!
– Еще как могу! – заверила та. – Кровь Тагэре и кровь детей Филиппа взывают к отмщению.
– Да, да... Невинная кровь, превратившая белые лепестки в алые. Позволь мне написать об этом сонет.
– Мало, – возмутилась роза, – как врать, так пиесами, а как правду говорить, так сонетом отделаться хочешь? Нет уж. За «Кровавого горбуна» с тебя... бум-бум-бум... Две пиесы! Про Тартю со всеми его потрохами и убийствами и про его родичей, гады те еще были. О! Про первого Лумэна накалякай, как он трон захапал, короля убил и с любовницей при живой жене жил! Ну и сонетов с десяток. Не, лучше двенадцать. Вот как напишешь, проклятие с тебя и снимется.
– Как же я напишу про Тартю, если я проклят?
– На правду проклятие не распространяется.
– Это будет трагедия в четырех, нет, в пяти актах! – глаза поэта сверкнули, и он лихорадочно набросал с десяток строк. – Я ее назову «Кровавый бастард»... И там обязательно будет говорящая роза.
– Будет, будет, – качнулась роза.
Послышались шаги, и на пороге возник Бриан. Младший из братьев Перше был явно не в духе. Прямиком подойдя к столу, он взял в руки верхний лист бумаги, и лицо его побагровело.
– Так этой песенкой мы обязаны тебе?! И как я не сообразил... Ты понимаешь, что натворил? Если Ее Иносенсия узнает, нам конец! А это что?! Ты собрался писать пьесу про Александра Тагэре? После того, как нам наконец повезло? Неблагодарный дурак! Да где б ты был без Тартю?!
– Тартю – убийца, – пробормотал поэт.
– Тартю нас кормит! – хозяин труппы был вне себя. – Если ты не в состоянии написать ничего путного, пей свое вино и марай свои вирши и пиески, а я буду их доводить до ума, но чтоб такого больше не было! – Бриан выхватил огненный камень и поджег злосчастный лист. – Ты сейчас напишешь оду королю, все равно какому, имя я вставлю.
– Нет! – прошептал Арман. – Мы прокляты, брат, прокляты красной розой за ложь и клевету. Я позволил тебе использовать мой дар во зло, и пока не искуплю...
– Ах, розой?! – Бриан схватил и не подумавший сопротивляться цветок и вышвырнул за окно, в которое немедленно влетела рыжая бабочка и уселась на занавеску, но братьям Перше было не до насекомых. – Приличные люди пьют до говорящих жеребцов, а мой братец допился до говорящей розы! Ты немедленно забудешь о своих выдумках!
– Выдумках?! Поэзия не терпит подлости!
Это послужило последней каплей. Бриан топал ногами, брызгал слюной, махал перед носом у брата пальцем, его лицо покраснело, словно обданное кипятком. Арман, наоборот, побледнел. Он больше не спорил, только молчал, с тоской глядя на недоступную бумагу. Внезапно младший брат осекся на полуслове и уставился на свои руки. Они на глазах покрывались красными пятнами.
– Ты поднял руку на розу, – выдавил из себя старший, – и она отомстила.
– Никчемный дурак! Это от ягод...
– Нет, Бриан. Это от лжи, – поэт с силой оттолкнул от себя поднос с остывшим завтраком. Тот свалился на пол, но Арман этого даже и не заметил, – я все равно напишу свою трагедию, и она станет лучшей моей вещью, потому что в ней все будет настоящим! Это будет жизнь, Бриан, наша жизнь, а не выдуманные хаонгские тираны...
– Я тебе запрещаю, – взвился брат, остервенело расчесывая руку, и сам себя перебил:
– А, впрочем, пиши, но НИКОМУ не показывай, слышишь?! А то тебе башку свернут да и мне заодно... Нам пиесу и оду к рождению наследника заказали, вот и займемся. Я – твоим старьем, а ты своими розами, пусть будут. Я, конечно, не верю, что Тагэре вернется, но мало ли...
– Ты не понимаешь, – в голосе старшего неожиданно зазвучала сталь, – я ДОЛЖЕН сказать правду.
– Да кому она нужна, твоя правда?! – руки Бриана Перше чесались все сильнее, что отнюдь не улучшало настроение. – Твое дело сидеть тихо и писать, а куда девать твои опусы, решать мне...
2896 год от В.И. 29-й день месяца Лебедя. ОРГОНДА. КРАКОЛЛЬЕ
Ультиматум был коротким. Командующий первой ифранской армией граф Габан писал командору Краколлье, что ему известно о том, что герцог Мальвани покинул лагерь. Ифранец сообщал, что получил подкрепление в лице десяти тысяч дарнийцев и предлагал сдать Краколлье, полагая дальнейшее сопротивление бессмысленным. Габан был прав, командор Паже это прекрасно понимал. Что ж, свое дело они сделали, и сделали неплохо. Ифранцам и в голову не пришло, что лагерь защищают ополченцы и горстка арцийских рыцарей, а оргондская армия ушла вслед за Аршо-Жуаем. Надо полагать, сигнор маршал был крайне раздосадован, обнаружив Мальвани у Кер-Женевьев. Теперь Краколлье никому не нужен, судьба Летней кампании решается в другом месте. Сезар, прощаясь, просил остающихся сохранять благоразумие, и Паже его сохранит! Зря гибнуть и впрямь глупо, а кое-как обученным ополченцам против дарнийцев не продержаться и дня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});