к ней. Разоряла православные кладбища и деревни. Устраивала бандитские засеки по лесам и делала засады на мирных жителей и отдельные регулярные войска.
— Вообще, озоруют по полной, — подытожил Орешкин. — Пора им преподать урок и заставить прекратить беспорядки.
Павлик слушал и мотал на ус. Дела предстояли нешуточные. Фактически полномасштабные боевые действия. Это совсем не придавало радости. Ещё не хватало там погибнуть или хотя бы покалечиться. Но, похоже, теперь отвертеться не получится. Вся надежда оставалась только на себя, да ждать Пересвета или его команду. Честно говоря, в данный момент на них он рассчитывал больше, чем на себя. Ибо самому как отсюда выбраться, он не понимал.
Земли Российской империи, 1863 г.
Наскоро попрощавшись со здешней женой и взяв походный саквояж, предусмотрительно приготовленный супругой, Павлуха вышел из дома. Капитан с поручиком привязывали своих коней сзади к дормезу, чтобы тоже расположиться в карете. На козлах уже сидел усатый немолодой кучер. Четыре запряжённые лошади нетерпеливо отстукивали копытами, предвкушая дальнюю дорогу. Вышла опять та же самая девушка, которая подавала щи, и принесла узел со съестными припасами. Его взяли внутрь повозки. Пашка, никогда ранее вживую не видевший такое устройство, глядел во все глаза на всё новое и необычное. На правах старшего по званию, он первым вошёл в дормез и занял место у окна. Следом, напротив, расположились Орешкин с Сотниковым.
— Трогай, — крикнул Павел, уже несколько привыкший к своей роли начальника, когда капитан прикрыл дверь.
Кучер лихо свистнул и натянул вожжи. Павлик в последний раз махнул в окно Арине, стоявшей у калитки, и откинулся на сидение. Ход повозки был приличный. Конечно, не как в современном автомобиле класса «люкс», но вполне сносный. Павлуха думал, что будет прилично трясти, но нет, движение было почти плавным. Разве что слегка укачивало. Но это дело тут же исправили.
С позволения Павла достали из припасённого узелка литровую бутылку наливки. Пригубили по паре рюмок, и беседа, вернее, целевой опрос Пашки, завязался с новой силой. Военные охотно рассказывали последние новости в стране, обществе, армии. Павлуха не забывал по чуть-чуть подливать спиртного своим новым подчинённым и впитывал как губка всю информацию, понимая, что это может обязательно скоро ему пригодиться. Особенно его интересовали те моменты, где речь шла про их полк и обстановку в Царстве Польском. Сам же, как полагается серьёзному отцу-командиру, больше помалкивал, давая возможность офицерам высказаться. Затем, несколько устав от беседы и сморённые алкоголем, все трое откинулись назад и немного покемарили.
Часов в девять вечера кучер остановился у дорожного трактира и спросил: «Не изволят ли господа офицеры отужинать?
Господа, конечно же, изволили. Пашка достал из саквояжа несколько рублей серебром и, в очередной раз посетовав про себя, что они у него не в этом времени, зашёл вместе с подчинёнными в трактир. Орешкин быстро подсуетился, видимо, знал толк в таких делах и заказал три порции яичницы с салом, салат из свежей капусты с клюквой и, спросив разрешения у командира, небольшой графинчик с водкой. Все трое знатно поужинали, а затем, разложив механизм сидений на кровати, отправились на боковую.
Кучер, покемарив пару часиков на козлах у трактира, снова натянул вожжи и привычно выехал в ночь по одному ему известному ориентиру. Ярко светила луна, мерцающие звёзды, будто по очереди, падали вниз. Тёплая летняя ночь словно располагала к спокойному, неторопливому философствованию, и кучер, глубоко задумавшись о бренности бытия, наполовину сощурил глаза, уверенно правя по дороге.
Россия, Пензенская область, наше время.
Тем временем, где-то в лесу под Чернозерьем, сидел на старом осиновом пне боевой демон третьего уровня Безсон. Сидел и грустил. Это было абсолютно не типичное для него состояние. За всю свою долгую жизнь, а жил он уже без малого несколько десятков веков, точнее и сам не знал, такое состояние он испытывал впервые. Охранять, отпугивать, искать, догонять, лишать жизни, при этом злиться или радоваться он умел и постоянно занимался этим. А вот грустить — такого не было ни разу. Это состояние его дьявольской души раздражало, изматывало, подтачивало жизненные силы демона. А всему виной был бесстыжий и наглый вор, укравший золото, которое велели ему караулить. Вернее, даже не он сам, а его непонятное отсутствие. Безсон уже второй день не мог разыскать или даже просто отследить свой объект. Злостный похититель чужого добра пропал из его поля видимости. Не просто защитился молитвами или оберегами, а пропал. Он не ощущал его физическое присутствие в этом измерении. Помереть он тоже не мог. Его душа бы ещё сорок дней блуждала по этому миру, оторванная от привычного тела, и Безсон бы её обязательно узрел.
А здесь как просто сгинул куда-то из этого мира. Даже не уехал на другой континент, что вызвало бы некоторые временные трудности в его миссии, а просто испарился. Или же обезопасился такой защитой, которую демон не мог не то, что взломать, а даже засечь своими умениями. Это было необычно и вызывало грусть. Вторые сутки груз ответственности за должное выполнение своей задачи основательно пригибал его книзу и не давал спокойно вздохнуть. Надо было срочно разрешать эту ситуацию. Но как — этого Безсон, в силу своих способностей, понять не мог. Оставалось только сидеть на старом чёрном пне и грустить.
За невыполнение задания можно было огрести знатных люлей в том, тёмном мире, и всю оставшуюся жизнь быть в услужении и пресмыкаться у самого глупого и бестолкового беса, который только существует. А это несусветный позор и стыд для боевого демона его уровня. Уж лучше сразу и безвозвратно сгореть в геенне огненной.[1] А вполне возможно, что хозяин придумает наказание в разы хуже.
— Этого никак нельзя допустить, — корил себя Безсон. — Нужно немедленно отыскать этого прощелыгу.
Но, к сожалению, для него и в