Читать интересную книгу Пути непроглядные - Анна Мистунина

Ниже по течению река снова пенилась, разбиваясь о россыпь камней, и вновь делала поворот, скрываясь за скалами. Судя по шуму, там был еще один водопад – еще одна возможность погибнуть, которой они чудом избежали.

– Роль-ван, – Ома всхлипнула и обхватила себя за плечи. Она потеряла шапочку, мокрые кудряшки липли ко лбу и к вискам. С них все еще капала вода. Звезда на лбу выделялась на бледной коже отчетливой синевой. – Аххор. Маада-ло!

– Холодно? – догадался он.

– Аххор, – ее била дрожь.

У самого Рольвана зуб на зуб не попадал, но Ома наверняка чувствовала себя еще хуже. Он не решился предложить ей снять мокрую одежду Вместо этого натянул сапоги и свернул остальные свои вещи в большой холодный узел. Взял дрожащую ангелицу за руку – она не спорила, видимо, окончательно признала в нем своего, – и повел ее к ближайшему проходу между скал.

Им оказалась извилистая щель, такая узкая, что временами приходилась протискиваться боком, и потревоженные хлопья снега падали на них сверху. Ома вздрагивала и тихонько взвизгивала, но только крепче цеплялась за Рольвана. Из щелей тянулись вверх редкие колючие кустики. Над головой свистел ветер и быстро таяла полоска заката. Наступала темнота. Увидев наконец узкое отверстие не то пещеры, не то просто прорехи между темных скальных боков, Рольван не задумываясь потащил свою спутницу туда.

Внутри оказалось тесно, но сухо. Ветер и снег не попадали сюда, в маленький закуток с замшелыми стенами и усыпанным сухим растительным мусором полом. Здесь они провели ночь, прижавшись, как два зверька, пытающихся согреться теплом друг друга. Ома заснула сразу. Она вздрагивала во сне и обжигала Рольвану шею горячим дыханием, а он лежал, глядя на серую щель входа и думал – о том, куда они направятся утром, об огне и пище, которых у них нет, о скребущей боли в горле и ломоте в мышцах. О том, что он, возможно, не смог бы выжить здесь даже в одиночку, а теперь ко всему еще прибавилась забота о беспомощном существе, так похожем на блаженных посланцев неба, в которых верили в его родном мире.

Ночь тянулась и тянулась, а сна не было. Оставив настоящее, Рольван стал думать о своем родном мире, обо всем, что имел и потерял. О богатом доме в Эбраке, доме, который теперь принадлежал ему и в котором он не прожил ни одного дня. О товарищах по дружине – они считают его мертвецом в лучшем случае, а в худшем – предателем. Да и живы ли они сами? О Торисе. Рольван недолго оплакивал его смерть и не отомстил за нее. О своей любви к сумасбродной дрейвке, ради которой он не пожалел бросить все, и куда же завела его эта любовь? В горле как будто проворачивали раскаленный прут.

Держась за горло, словно так можно было уменьшить боль, он вдруг нащупал веревочный шнурок у себя на шее и в первый раз с тех пор, как шагнул во Врата, вспомнил про амулет Нехневен. Вытянул его, небольшой, в ширину около трех пальцев, холодный на ощупь. Он был выполнен в форме глаза в бронзовой оправе. Безделушка, и, судя по всему, совершенно бесполезная. Во всяком случае, пока Рольван не видел никаких признаков того, что амулет действует. Пожалуй – он слабо улыбнулся и закрыл глаза, уплывая наконец-то в сон, – истинным подарком богини был вовсе не этот кусок металла, а поцелуй. Невероятное ощущение, хотя расскажи он кому-нибудь в Эбраке, что его целовала языческая богиня… и что он носит на груди ее амулет… да разве можно объяснить, разве передать, как безумно, как чудовищно прекрасна эта женщина, кем бы она ни была?

Утром он с трудом приподнял голову – казалась, она увеличилась в несколько раз и готова расколоться. Ома кашляла не переставая. Идти никуда не хотелось, не хотелось даже шевелиться, но остаться здесь обозначало бы верную смерть, и Рольван заставил себя подняться на ноги. Его одежда все еще оставалась влажной, зато белый меховой костюм ангелицы совершенно высох.

Они выбрались из пещеры в белый свет холодного утра и побрели дальше. Ома кашляла, держась за грудь. Ее щеки были пунцовыми, а рука, когда она хваталась за Рольвана в поисках поддержки, обжигала огнем. Она не упиралась и не жаловалась, послушно ковыляла вперед, словно не сомневалась в его способности вывести их обоих – куда? От ее бездумной доверчивости хотелось рыдать, но именно эта доверчивость и не позволяла Рольвану сдаться.

Пирамиды остроконечных скал то сходились вплотную, и тогда приходилось карабкаться вверх, не зная, найдется ли в следующий миг, куда поставить ногу, то расступались, открывая заросшие деревьями ущелья. Среди незнакомой растительности Рольван со странным облегчением узнавал домашние, почти родные орешник и терновник, а отрывшейся вдруг узкой долине – необыкновенно низкие, разветвленные и перекрученные кедры.

Незамерзающий бурный поток ниспадал с гор, проложив посередине долины глубокое русло. Кедры клонились к нему, протягивая кривые ветви и такие же кривые, торчащие из земли корни. Короткий местный день уже близился к середине. Ома спотыкалась на каждом шагу, казалось удивительным, как она еще держится на ногах. Нужно было дать ей отдохнуть, хоть немного, даже если потом ее придется нести на руках.

– Остановимся здесь, – сказал Рольван, неловко скатившись с неровного уступа вниз и обернувшись, чтобы помочь ей спуститься следом.

Это были первые слова, произнесенные им за день, и они отозвались жгучей болью в горле и в груди. Он сжал зубы, сдерживая кашель. Ома оперлась на его руку и спустилась, и Рольван не глядя повел ее вперед. В голове мутилось, он почти не смотрел под ноги и, наверное, поэтому не заметил ловушки, пока аккуратно присыпанные снегом тонкие ветви не проломились под их тяжестью и оба они не полетели вниз.

Рольван упал неловко, на спину. Ома оказалась сверху. Охнув, она тут же вскочила и принялась озираться с таким видом, словно только что проснулась. Рольван поднялся на колени и зашелся в кашле.

– Нет, – прохрипел он, когда смог наконец заговорить. – Опять в яме!

Сверху сквозь проломанные ветви падал солнечный свет. Яма оказалась глубже предыдущей, с выровненными и укрепленными стенами, так что выбраться тем же способом не было никакой надежды. Оглядевшись, Рольван подумал, что им еще повезло – дно ловушки могло бы быть утыкано кольями, и дела их были бы намного печальней.

– Что за неприветливый у вас мир? – спросил он Ому. – Даже боги, и те сажают гостей за стол, а не в яму!

Девушка посмотрела на него туманным взглядом и вдруг пошатнулась. Рольван едва успел ее подхватить, и ангелица безжизненно повисла на его руках. Щеки ее горели нездоровым румянцем, а губы, напротив, совсем побелели.

– Нет, только не умирай! – воскликнул Рольван, осторожно опуская ее на землю.

Она дышала, но была без сознания, и сколько он ни пытался, привести ее в чувство не смог. Отчаявшись, он расстелил на земле свой плащ и, уложив на него девушку, укутал полами и оставил отдыхать. Сам же уселся рядом, как вчера, привалившись спиной к земле, и стал ждать. По крайней мере, на этот раз он не был связан и кинжал был в его руках, а там – решил Рольван, проверяя пальцем остроту лезвия, – пусть приходят, и мы еще посмотрим. Они удивятся, когда узнают, какой клыкастой бывает двуногая добыча.

Он все-таки задремал – провалился в болезненный воспаленный полумрак и не заметил прихода охотников. Очнулся от толчка, когда кривоногое приземистое тело спрыгнуло на дно ямы и с утробным ворчанием склонилось над Омой. Девушка все еще была без сознания. Рольван бросился на дикаря не раздумывая, даже еще не проснувшись, с неведомо откуда появившейся силой обхватил его за плечи и, подставив подножку, повалил на землю. Уперся коленями ему в грудь и почти вонзил свой клинок ему в горло.

Почти, потому что пущенная с невероятной меткостью стрела перелетела яму наискось и выбила кинжал из его руки, не причинив вреда ни ему, ни дикарю. Рольван замешкался, глядя на нее – самую настоящую стрелу с выточенным из кости наконечником, гладким древком и оперением из бересты. Затем дикарь с ревом отбросил его в сторону и вскочил, но вместо того, чтобы напасть, поднял голову и посмотрел вверх, на человека, что стоял на одном колене у края ямы, насмешливо прищурившись, и как раз опускал лук.

Солнце ярко освещало его фигуру. Человек этот носил такую же, как у дикаря, меховую одежду, а длинная борода его спускалась на грудь. В неровно обрезанных рыжих волосах отчетливо выделялись седые пряди, и точно такие же серебрили бороду. От середины лба к виску тянулся давний, успевший побледнеть шрам.

Он исчез, и Рольван уже готов был счесть его видением, но тут же вернулся. Неспешно опустил вниз длинную суковатую лестницу и спустился сам. Ласково потрепал дикаря по плечу – тот довольно осклабился. Подобрал стрелу, подчеркнуто неторопливо сунул ее за пояс, обернулся к Рольвану и расхохотался.