Читать интересную книгу Повести и рассказы - Аркадий Аверченко

- А то и случилось, - со стоном вскричал хиромант, - что когда этот господин сидел на первом троне, то он был умерщвлен заговорщиками!! Тут сам черт не разберет! Умерщвлен, а сидит. Разговаривает!! Привели вы мне клиента - нечего сказать!!

- Были вы умерщвлены на первом троне? - строго спросил я.

- Ей-богу, нет. Видите ли... Я служил капитаном в Марковском полку, а что же касается престола...

- Да ведь эта линия - вот она! - в бешенстве вскричал хиромант, тыча карандашом в мирную капитанскую ладонь. - Вот один престол, вот другой престол! А это вот что? Что это? Ясно: умерщвлен чужими руками!

- Да вы не волнуйтесь, - примирительно сказал я. - Вы же сами сказали, что его величество проживет двести сорок лет. Чего же тут тревожиться по пустякам? Вы лучше поглядите, когда и отчего он умрет по-настоящему, так сказать - начисто.

- Отчего он умрет?.. Позвольте-ка вашу руку...

Хиромант ястребиным взором впился в капитанскую ладонь, и снова испуг ясно отразился на его лице.

- Ну, что? - нетерпеливо спросил я.

- Я так и думал, что будет какая-нибудь гадость, - в отчаянии застонал хиромант.

- Именно?

- Вы знаете, от чего он умрет? От родов.

Мы на минуту оцепенели.

- Не ошибаетесь ли вы? Если принять во внимание его пол, а также тот преклонный возраст, который...

- "Который, который"!! Ничего не который! Я не мальчишка, чтобы меня дурачить, а вы не мальчишка, чтобы я мог вам врать. Я честно говорю только то, что вижу, а вижу я такое, что и этого молодого человека, и меня надо отправить в сумасшедший дом. Это сам дьявол написал на вашей ладони эти антихристовы письмена!!

- Ну, уж и дьявол, - смущенно пробормотал молодой человек. - Это считается одной из самых солидных фирм: Кнаус и Генкельман, Берлин, Фридрих-штрассе, триста сорок пять.

Мы оба выпучили на него глаза.

- Господа, не сердитесь на меня... Но ведь я же вам давал сначала правую руку, а вы не захотели. А левая, конечно... Я и сам не знаю, как они на ней вытиснули...

- Кто-о? - взревел хиромант.

- Опять же Кнаус и Генкельман, Берлин, Фридрих-штрассе, триста сорок пять. Видите ли, когда мне под Первозвановкой оторвало кисть левой руки, то мой дядя, который жил в Берлине, как представитель фабрики искусственных конеч...

Череп халдейского мудреца полетел мимо моего плеча и, кляцнув зубами, зацепился челюстью за шинель капитана. За черепом полетели две восковых свечи и какая-то древняя книга, обтянутая свиной кожей.

- Бежим, - шепнул я капитану, - а то он так озверел, что убить может.

Бежали, схватившись за руки, по узкому грязному переулку. Отдышались.

- Легко отделались, - одобрительно засмеялся я. - Скажите, кой черт поддел вас не признаться сразу, что ваша левая лапа резиновая, как галоша "Проводник"?

- Да я, собственно, боялся потерять две лиры. Вы знаете, когда пять дней подряд питаешься одними бубликами... А теперь я, конечно, и сам понимаю, ухнули мои две лирочки!

- Ну, нет! - великодушно сказал я. - Вам, ваше величество, еще двести пятнадцать лет жить осталось, так уж денежки-то ой-ой как нужны. Получайте.

Встретил даму. Ту самую.

- Ну что, были?

- Конечно, был. Аванс отработал честно.

- Ну, что же? - с лихорадочным любопытством спросила она. - Что же он вам сказал?

- А вы верите всему, что они предсказывают? - лукаво спросил я.

- Ну конечно.

- Так он сказал, что с вас причитается еще целый ворох поцелуев.

До чего женщины суеверны, до чего доверчивы.

Старческое

Падают, падают желтые листья на серые, скользкие дорожки. Нехотя падают.

Оторвется лист и тихо, неуверенно колеблясь, цепляясь за каждую ветку, за каждый сук, падает, падает лист, потерявший все соки, свернувшийся, как согбенный старичок.

- Кхе-кхе...

Невеселую песню тянет тонким голосом запутавшийся среди черных голых ветвей ветер, тоже состарившийся с весны, когда было столько надежд и пышного ощущения своего бытия.

У черта на куличках теперь эти надежды и это пышное ощущение бытия!

Где та нарядная береза, которую он любил целовать в теплый задумчивый вечер, когда озеро гладко, как дорогое зеркало, а оттуда, где закат, доносится мирный, умилительный колокольный звон?

От березы остался грязный скелет, и сама она вместо гармоничного шелеста издает такой печальный скрип, что взять бы да и повеситься на ней от тоски и ужаса.

И еще упало несколько листьев. И еще...

- Кхе-кхе...

К вам, бедные старики человеки, обращаются мои взоры, и тоска давит сердце: ведь и я буду стариком.

Не хочется...

Как сухие листья, опадут мои нежные, шелковистые волосы - мои волосы! Как сучковатые ветви, станут мои гибкие сильные руки - мои руки! Уродливыми корнями уйдут в землю мои стройные ноги, каждый мускул которых напрягался и дрожал, когда несли они меня к любимой, - мои сильные ноги! Темная кора, вся в морщинах и царапинах, будет покрывать пригнувшееся к земле тело - мое тело, которое жадно целовали ненасытные женские губы.

Падайте листья, пригибайся ствол - к земле, к земле! Уходи в землю, старый дурак, нечего тебе шамкать о каких-то любимых и любящих женщинах, кто тебя, корявую колоду, мог поцеловать?

- Да ведь целовали же! Целовали! Ну, вот еще, ей-богу, целовали... И как!

Бедные старики.

Не старик я, а буду стариком.

Богатая у меня фантазия, роскошная фантазия! Вот захочу сейчас, закрою глаза, да и представлю себе, ясно, как на солнце, - отрывок, огрызочек моей старческой жизни.

Слушай, читатель.

- Кхе-кхе...

Шелковыми волосами, нежной щекой трется о мою заскорузлую, жилистую руку внук Костя, Саша или Гриша, как там его заблагорассудят назвать нежные родители.

- Дед, - говорит Костя, - что ты все спишь да спишь... Рассказал бы что-нибудь. Эх, ты!.. А еще мамка говорит, что писателем был.

Мои потухшие глаза чуть-чуть загораются.

- А ведь был же! Ей-богу, был! Помню, выпустил я как-то книжку "Веселые устрицы". Годов тому поди пятьдесят будет. Один критик возьми и напиши: "Этот, говорит, молодой человек подает надежды..."

- Подал? - спрашивает внук, с любопытством оглядывая морщинистого "молодого человека".

- Что подал?

- А надежды-то.

- А пес его знает, подал или не подал! Разве тут было время разбирать? Да ты сам взял бы какую книжку с полки, да почитал бы дедову стряпню, хе-хе-кхе... Кхе!

- Ну ее, - с наивной жестокостью детской ясной души морщится внук. Еще недоставало чего! Почитать... Ничего я там не пойму.

А у меня уже и самолюбия авторского не осталось. Все старость проклятая выела.

Даже не обидно.

- Ну, чего ты там не поймешь? В мое-то время люди все понимали. Неужто уж умнее были?

- Нет, непонятно, - вздыхает внук. - Вдруг сказано у тебя там: "Приятели чокнулись, выпили по рюмке водки и, поморщившись, поспешили закусить. "По одной не закусывают, - крякнул Иван Иванович..." Ни черта, дедушка, тут не разберешь.

- Вот те раз! Чего ж тут непонятного?

- Да что это такое водка? Такого и слова нет.

Молодостью повеяло на меня от этого слова - водка.

- Водка-то, такое слово было.

- Что же оно значит?

- А напиток такой был. Жидкость, понимаешь? Алкогольная.

- Для чего?

- А пить.

- Сладкая, что ли?

- Эва, хватил. Горькая, брат, была. Такая горькая, что индо дух зашибет.

- Горькая, а пили. Полезная, значит, была? Вроде лекарства?

- Ну, насчет пользы - это ты, брат, того. Нищим человек от нее делался, белой горячкой заболевал, под заборами коченел.

- Так почему же пили-то? Веселым человек делался, что ли?

Я задумчиво пожевал дряхлыми губами.

- Это как на чей характер. Иной так развеселится, что вынет из кармана ножик и давай всем животы пороть.

- Так зачем же пили?

- Приятно было.

- А вот у тебя там написано: "Выпили и поморщились". Почему поморщились?

- А ты думаешь, вкусная она. Выпил бы ты, так похуже, чем поморщился...

- А почему они "поспешили закусить"?

- А чтоб вкус водочный отбить.

- Противный?

- Не без того. Крякать тоже поэтому же самому приятно было. Выпьет человек и крякнет. Эх, мол, чтоб ты пропала, дрянь этакая!

- Что-то ты врешь, дед. Если она такая противная на вкус, почему же там дальше сказано: "По одной не закусывают".

- А это, чтоб сейчас другую выпить.

- Да ведь противная?

- Противная.

- Зачем же другую?

- А приятно было.

- Когда приятно - на другой день?

- Тоже ты скажешь: "на другой день", - оживился я. - Да на другой день, брат, человек ног не потащит. Лежит и охает. Голова болит, в животе мутит, и на свет божий глядеть тошно до невозможности.

- Может, через месяц было хорошо?

- Если мало пил человек, то через месяц ничего особенного не было.

- А если много, дед, а? Не спи.

- Если много? Да если, брат, много, то через месяц были и результаты. Сидит человек с тобой и разговаривает, как человек. Ну а потом вдруг... трах! Сразу чертей начнет ловить. Смехи. Хи-хи. Кхе-кхе!

- Ка-ак ловить? Да разве черти есть?