Читать интересную книгу НА СТРАННЫХ ВОЛНАХ - Тим Пауэрс

– Уж лучше пусть нам повезет, кэп. Шэнди улыбнулся, но улыбка получилась усталой и вымученной:

– Это точно.

Он стукнул молотком по стеклу компаса, потом отбросил молоток и принялся шарить среди стеклянных осколков, пока не зажал в окровавленных пальцах стрелку компаса.

– Проверь, все ли на местах, готовы ли веревки и крючья. Если повезет, мы атакуем его раньше, чем он сообразит, что мы собираемся напасть.

Шэнди вставил конец стрелки компаса, указывающий на север, в желобок, который процарапал в рукояти, и положив саблю на палубу, подобрал молоток и вогнал стрелку поглубже.

Он осторожно засунул подготовленную таким образом саблю за пояс и на минуту замер, дыша как можно глубже, стараясь сосредоточиться. И когда «Восходящий Орфей» врезался носом в левый борт «Дженни», бросив тень на палубу, Шэнди раскрутил абордажный крюк и метнул его. Зубья блеснули на солнце, крюк на мгновение застыл в воздухе, потом зацепился за борт «Орфея».

«Дженни» в последний раз атакует «Кармайкл», – подумал Шэнди и начал карабкаться по веревке.

От усилия у него носом пошла кровь, и голова раскалывалась от невыносимой боли. Добравшись до конца веревки, он обессиленно повис на леере и никак не мог сообразить, зачем же он сюда полез. Что ему здесь было нужно? Он был уверен, что перед ним «Громогласный Кармайкл», но часть ограждения была снесена, полубак отсутствовал напрочь. Они что, до сих пор не добрались до Ямайки? И где же капитан Чаворт и эта болезненная девушка с сопровождающим ее толстяком-врачом?

Растерянность несколько уменьшилась, когда он узнал в человеке, спускавшемся по трапу с юта, отца девушки. Как там его зовут? Харвуд, да, Харвуд. Но тут Шэнди озадаченно нахмурился: он явственно помнил, что у того не было одной руки.

Его внимание отвлек лязг сабель и крики. Шэнди перевел взгляд на палубу и, щурясь, поскольку яркое солнце слепило глаза, попытался приглядеться к происходящему. Он подумал, что явно сходит с ума. Чумазые люди в драной, но яркой одежде сражались с ожившими трупами, и не верилось, что костлявые руки мертвецов способны держать оружие, а молочно-белые запавшие глаза – видеть. Кровь, текшая из его ушей, биение пульса в висках делали окружающий мир почти беззвучным, придавая всему происходящему гротескную призрачность ночного кошмара. Даже вопрос, с какой стати вдруг он вздумал украсить свой камзол оторванными по локоть мумифицированными руками, казался совершенно не важным.

Шэнди боялся потерять равновесие и потому осторожно перебрался на палубу. Человек, который, казалось, был Бенджаменом Харвудом, шел ему навстречу. На его лице играла приветливая улыбка…

И должно быть, у Шэнди вновь начались галлюцинации, потому что он неожиданно оказался рядом с отцом на затемненном помосте, над освещенной кукольной сценой, держа в руках коромысла. Он смотрел на освещенное пространство внизу и лихорадочно соображал, что, наверное, они разыгрывают какую-то массовую сцену, потому что слишком уж много коромысел раскачивалось одновременно. И тут, на мгновение забыв, что это всего лишь галлюцинация, Шэнди почувствовал подступающую панику, поскольку совершенно забыл, какую же пьесу они сегодня играют.

Он присмотрелся к крошечным марионеткам внизу и тотчас же узнал их – это были персонажи из пьесы «Юлий Цезарь». К счастью, начинался третий акт – оставалось не так уж много действий. Они дошли до сцены убийства, и маленькие деревянные сенаторы уже сменили обычные правые руки на руки с кинжалами.

Марионетка-Цезарь заговорил, и Шэнди в изумлении широко раскрыл глаза, потому что личико уже не было деревянным, оно было из плоти, это было его собственное лицо.

– Иль Олимп ты сдвинешь? – произнесло его миниатюрное воплощение. Куколки-сенаторы, которые теперь все были во плоти, кинулись к нему… и сцена исчезла, и Шэндн вновь оказался на палубе «Кармайкла», и, щурясь от яркого солнца, смотрел в лицо Харвуду.

Уверенная улыбка быстро исчезла с лица Харвуда, но он атаковал снова, и Шэнди опустился на горячий песок на берегу острова Нью-Провиденс, критически оглядывая четыре бамбуковых шеста, воткнутых в песок. Они стояли до тех пор, пока он не попытался скрепить их друг с другом сверху, и теперь они накренились в разные стороны, словно пушки, готовые отразить атаку со всех сторон.

– Что, плетете корзину? – послышался за спиной голос Бет Харвуд.

Он не слышал ее шагов и хотел было раздраженно отмахнуться, но потом улыбнулся:

– Вообще-то это должно было быть хижиной, в которой я собираюсь ночевать.

– Но проще построить шалаш. Вот, я вам сейчас покажу.

Это был один из жарких дней июля, когда они производили переоснастку «Кармайкла». Бет показала ему, как можно соорудить более устойчивый каркас, и был момент, когда она, стоя на цыпочках, заматывала пеньку восьмеркой, но не удержалась и, потеряв равновесие, упала ему в объятия. Карие глаза и медно-рыжие волосы ее оказались совсем рядом. Его охватили чувства, в которых физическое влечение было лишь частью, как партия духовых инструментов в звучании огромного оркестра. Это воспоминание часто возвращалось к нему в снах.

На этот раз, однако, все происходило иначе. Вместо пеньки она воспользовалась молотком и гвоздями, она оскалила зубы, глаза были широко открыты. Она прижала его руки к бамбуковым шестам, приставила к запястью гвоздь…

…и снова он стоял на палубе «Кармайкла», непонимающе мигая, глядя на Харвуда.

Харвуд явно растерялся.

– Что, черт возьми, с вашим рассудком? – проворчал он. – Он похож на полосатый волчок!

Шэнди готов был согласиться. Он все пытался вспомнить, что же он тут делает, и каждый раз, когда его взгляд падал на кошмарное сражение, кипевшее вокруг, он чувствовал изумление и ужас. И теперь, словно для того, чтобы окончательно свести его с ума, палуба начала удаляться, и, к собственному изумлению, он обнаружил, что медленно поднимается в воздух.

Инстинктивно он попытался за что-нибудь ухватиться, и странным образом рука его ухватилась не за леер, не за канат, а за эфес сабли. Выступающая стрелка компаса вонзилась ему в ладонь, но тот же самый импульс, который заставил его ухватиться за какую-нибудь опору, не дал ему разжать руку. Медленно его подъем сменился спуском, и через несколько секунд он уже снова стоял на палубе.

Он вновь огляделся. Сражение кипело с неубывающей яростью, хотя ни ударов, ни бряцания оружия он по-прежнему не слышал. Однако к ним никто не приближался: очевидно, то, что происходило между Харвудом и Шэнди, сражающиеся считали личным поединком.

На лице Харвуда промелькнуло тревожное удивление, он что-то пробормотал себе под нос, но слишком тихо, чтобы Шэнди мог расслышать. Затем старик выхватил свою рапиру и атаковал.

По-прежнему стискивая эфес, который острой стрелкой впивался в ладонь, Шэнди все-таки успел выхватить саблю из-за пояса в самый последний момент и неловко отбить выпад Харвуда, отпрыгнуть назад и уже спокойнее отразить новый выпад, а потом и еще один. Омерзительные руки, вцепившиеся в лацканы, раскачиваясь из стороны в сторону, стукались друг о друга локтями.

От крови, текущей из пораненной ладони, эфес стал скользким, и каждый раз, когда оружие Шэнди натыкалось на лезвие Харвуда, игла компаса впивалась в плоть, скрежеща по костям, и боль как молния пронзала руку до плеча.

С хриплым смешком Харвуд кинулся вперед, однако Шэнди яростно стиснул эфес, от боли в глазах на мгновение потемнело, но он все же сумел захватить концом сабли рапиру Харвуда и последним усилием вырвать оружие из руки противника; рапира со звоном отлетела и упала за борт. Тяжело дыша, Шэнди застыл на месте, ожидая, пока не прояснится в глазах.

Харвуд отпрянул назад и, глянув куда-то в сторону, повелительно показал на Шэнди. Очевидно, это уже перестало быть только их дуэлью.

Один из истлевших мертвецов послушно двинулся по палубе навстречу Шэнди. Грязные лохмотья едва прикрывали его, и солнце просвечивало сквозь кости одной ноги, но мертвец был высок, широкоплеч и размахивал саблей с такой же легкостью, с какой парусных дел мастер управляется с иглой.

Шэнди с ужасом чувствовал, что силы его уже на исходе. Компасная игла в ладони причиняла ему обжигающую боль, и казалось, стоит лишь мотыльку сесть на саблю, как он не выдержит и потеряет сознание. Однако Шэнди заставил себя сделать шаг вперед и поднять саблю, хотя от одного этого движения весь покрылся холодным потом.

Мертвец тоже сделал шаг вперед. Харвуд улыбнулся, приказал: «Убей Шэнди!» – и смертоносное оружие взлетело над головой моряка, готовое нанести удар.

Шэнди заставил себя сосредоточиться, приподнял саблю, с усилием стиснув эфес.

Но клинок не опустился на Шэнди, он метнулся в сторону и обрушился на Харвуда, швырнув его на палубу. И в то самое мгновение, как мертвый моряк рухнул на палубу грудой костей и серые мертвые руки испарились с лацканов камзола Шэнди, его взгляд встретился с взглядом мертвеца, и искорка понимания промелькнула между ними. Они узнали друг друга, в этом взгляде было все: приветствие и одновременно прощание истинных друзей. Потом не осталось ничего, кроме груды старых истлевших костей да жалкого тряпья. Шэнди выронил саблю, опустился на колени и наклонился над останками. Глухота неожиданно прошла, и он явственно расслышал стук собственных слез, падавших на палубу.