Так же необходимо профессиональное изучение художественной литературы, описывающей нравы преступного мира. Помимо детективов-однодневок в русской литературе есть традиционное направление, глубоко и всесторонне описывающее этот враждебный всему обществу мир с его законами и обычаями: Ф. М. Достоевский, Л. М. Леонов, А. И. Солженицын, С. Довлатов, В. Шаламов и др. Впрочем, в литературе других народов мы найдем не менее интересные примеры: В. Гюго, М. Леблан, Ф. Шиллер, Ч. Диккенс, М. Твен, Ж. Амаду, Г. Г. Маркес и др.
То, что ускользает от взора ученого, оказывается подмеченным и описанным мастерами художественного слова[208]. Только так можно проникнуть в глубины человеческой души и приблизиться к самым истокам Добра и Зла. На заре XX в. русский философ права Н. Н. Алексеев писал по этому поводу: «Внезапные перерождения погибающих и частые падения достойных свидетельствуют, что истинные глубины добра и зла нам недоступны, а потому мы должны признать за личностью в указанном смысле одинаковое право на существование, должны обеспечить ей сравнительно равные условия проявления ее свойств»[209]. В этих словах как нельзя лучше соединяются идеи права и справедливости.
Глава VI
Понятие преступления и виды преступлений
§ 1. Краткий исторический экскурс в законодательное определение
Преступление – это социальное и правовое явление. Преступность появилась с расколом общества на антагонистические классы. Нормы о преступлениях и наказаниях стали выражать волю экономически и политически господствующих групп людей, прежде всего в охране власти и собственности.
В рабовладельческом обществе самый многочисленный класс рабов не был объектом уголовно-правовой охраны. Рабы как «говорящие вещи» рассматривались в качестве не субъектов, а предметов уголовно-правовых отношений. Социально-классовая природа рабовладельческого уголовного законодательства выражалась также в равенстве граждан перед законом в зависимости от кастовой принадлежности. Древнейшие памятники права, например Законы Хаммурапи или Ману, жестокими наказаниями карали малейшие поползновения на власть фараонов и правителей, их собственность, особенно со стороны низших сословий.
Так, в древнеиндийском памятнике права и эпоса «Законы Ману» преступность и наказуемость открыто связывалась с кастовой принадлежностью субъекта преступления и потерпевшего. Например, в ст. 365–374 обольщение, прелюбодеяние и обесчещение не наказывались вовсе либо наказывались штрафом, телесным наказанием, кастрацией или смертной казнью в зависимости от принадлежности к брахманам, вайшиям или шудрам. Представитель последнего сословия при сожительстве с благородной женщиной подлежал смертной казни. Для брахмана за такое же преступление предусматривалось наказание в виде обривания головы. Статья 380 прямо устанавливала, что «никогда нельзя убивать брахмана, даже погрязшего во всяческих грехах: надо изгнать его из страны со всем имуществом без телесных повреждений».
Кодекс Юстиниана (834 г.) признавал основным делением людей, относящихся к их правам, на свободных и рабов. Книга одиннадцатая, титул III «Об испорченном рабе», предусматривала за увечье раба компенсацию как за порчу имущества (и то, если деяние совершено со злым умыслом). Если же таковой отсутствовал или увечье последовало вследствие забавы (например, смерть раба, прыгнувшего в колодец по забаве свободного лица), вообще никакой ответственности не наступало[210].
Русская Правда также оценивала убийство холопа как повреждение имущества. Пеня (штраф) строго дифференцировалась за идентичные преступления в зависимости от классово-сословных статусов субъектов преступлений и потерпевших. За убийство представителей знати – 80 гривен, смерда – 5 гривен[211].
Интересно, что во введении к Уложению царя Алексея Михайловича (1649 г.), по крайней мере словесно, провозглашалось некое равенство перед судом и наказанием: «Чтобы Московские Государства всяких чинов людям от большего до меньшего чина, суд и расправа были при всяких делах весьма ровно»[212]. Однако дальше этой декларации равенство не шло и не могло идти. В классово-сословном обществе и государстве уголовное право объективно, а не по чьему-то произволу, не может не быть адекватно классово-сословным. Данную историческую закономерность следует констатировать и не пытаться критиковать. Поэтому и в упомянутом Уложении наказания строго взвешивались по классам и сословиям – бояр, крестьян, холопов. Статья 8 гл. XXIII Уложения, например, гласила: «А будет чей-нибудь человек помыслить смертное убийство на того, кому он служит, или против его выметь какое оружие хотя его убить, ему за такое дело отсечь рука».
Уголовное законодательство феодального права открыто и скрупулезно с не меньшей суровостью защищало интересы королевских династий, дворянства, духовенства, состоятельных сословий, знати.
Классический источник уголовного права позднего феодализма – «Каролина» – предусматривал, что издание и применение норм о менее тяжких и мелких преступлениях со стороны крестьянства и челяди вообще составляло прерогативу сеньоров, феодалов, помещиков.
Специфическое для европейского средневековья каноническое (церковное) право под видом преследования ереси жестоко подавляло сопротивление крестьянства и свободолюбивых слоев горожан. Одновременно оно освобождало от уголовной ответственности лиц духовного и прочих «благородных» сословий за большое число преступлений либо существенно смягчало наказания за них путем замены наказаний церковной карой.
Уголовно-судебное уложение императора Карла V Священной Римской империи середины XVI в. действовало более 300 лет на территории Европы, Иерусалима и других стран. Это типичный правовой памятник позднего феодализма, отличающийся беспрецедентной жестокостью в сочетании с откровенным социальным неравенством.
Например, измена трактовалась в нем не только как государственная, но и как измена «собственному господину». Каралась такая измена смертной казнью путем четвертования для мужчин и утопления для женщин. «Бунт простого народа против власти» карался смертной казнью либо сечением розгами и изгнанием из страны. Воровство преследовалось смертной казнью, «калечащими телесными наказаниями» либо иным путем «соразмерно положению лица»[213].
Ф. Энгельс в работе «Крестьянская война в Германии» писал, что господин «мог в любой момент, когда ему вздумается, бросить крестьянина в темницу, где того в те времена ждали пытки с той же неизбежностью, как теперь ждет арестованного судебный следователь. Он забивал крестьянина насмерть и, если хотел, мог приказать обезглавить его. Из тех назидательных статей Каролины, которые говорят об “отрезании ушей”, “отсечении носа”, “выкалывании глаз”, “обрубании пальцев и рук”, “обезглавливании”, “колесовании”, “сожжении”, “пытке раскаленными щипцами”, “четвертовании” и т. д., нет ни одной, которой бы милостивый сеньор и покровитель не мог бы применить к своим крестьянам по своему усмотрению»[214].
Крайней религиозной нетерпимостью отличалось мусульманское уголовное право. В нем исповедование ислама оказывалось даже значительнее социальной принадлежности преступника и потерпевшего. К примеру, аят 91 (81) Корана предписывал: «Неверных схватывайте и убивайте, где бы ни нашли их». Раб освобождался от наказания, если он верующий и убил неверующего из враждебного народа (аят 94 (92))[215].
И современное мусульманское уголовное право отличается тем, что является наиболее жестким, религиозно-фанатичным и архаичным.
В отличие от рабовладельческого и феодального законодательства, не знавших общего понятия преступления, буржуазное уголовное законодательство такое понятие выработало. Уголовные кодексы, начиная с французского, стали признавать преступлением деяния, запрещенные уголовным законом под страхом наказания. Такое определение, исходившее из запрета внезаконодательного и несудебного наказания, из признания преступными лишь деяний, а не образа мыслей, из формального равенства всех граждан перед законом, независимо от классовой или сословной принадлежности правонарушителя, явилось крупнейшим, принципиальной важности историческим достижением буржуазного уголовного права. В нем нашли закрепление многовековые общечеловеческие чаяния о справедливости и гуманизме.
При социализме, как было показано в главе IV настоящего курса, впервые в мировой практике уголовного законодательства произошло коренное изменение трактовки социальной сущности преступного, адекватно, открыто зафиксированного в нормах закона. Преступлениями государство объявляло деяния, которые причиняют вред интересам трудящегося народа. Уголовно-правовые нормы стали выражать его волю.