Анжелика пыталась узнать местность. Наконец она увидела площадь, на которую выходили ворота монастыря. В вечернем сумраке она разглядела крепкие монастырские стены, за которыми ее ожидала Мадлон.
Крепко сжав в руках свою легкую ношу, Анжелика изо всех сил позвонила в колокол, ничуть не беспокоясь о том, что звук эхом отзовется за стенами и перебудит всех жителей монастыря. Через несколько минут, которые показались Анжелике вечностью, тяжелые ворота открылись и на пороге появилась удивленная послушница. По ее лицу девочка тотчас же поняла, что побег обнаружен и ее прихода ожидали давно. Послушница сказала, что Анжелику долго искали и что настоятельница очень недовольна ее поступком.
— Моя сестра! Пожалуйста, мне необходимо пройти. Я принесла лекарства для своей сестрички.
Она отпихнула послушницу и побежала по коридору. Вдруг она увидела, что к ней идет настоятельница. Это была молодая женщина из герцогской семьи.
Настоятельница остановилась перед Анжеликой с высокомерным суровым видом.
Анжелика смирила свой пыл.
— Матушка! Матушка! Дайте мне пройти: я уходила за лекарствами для моей сестры Мадлон.
Держа руки в карманах, настоятельница продолжала преграждать Анжелике дорогу — неподвижная, словно каменная статуя.
— Мадемуазель де Сансе, ваш побег является ужасным проступком, — произнесла она наконец.
— Но матушка, я ходила за травами, из которых сделаю лекарство для сестры.
— Господь вас уже наказал, дочь моя.
— Мне все равно, накажет меня Господь или нет! — закричала Анжелика, раскрасневшись от усталости и жары. — Я хочу приготовить отвар для сестры!
— Дочь моя, сейчас уже поздно чего-либо хотеть. Ваша сестра УМЕРЛА.
Анжелика не плакала, стоя над белым, неподвижным и словно высохшим телом. Она даже не злилась на Ортанс за ее почти театральные рыдания. Почему вообще эта курица плачет? Она никогда не любила Мадлон. Она любит только себя.
— Увы, деточки мои, — сказала им старая монахиня, — таков закон Божий. Много детей умирает. Мне рассказали, что у вашей матери десять детей, а потеряла она лишь одного. Теперь вот двоих. Это не так уж много. Я знаю даму, которая из пятнадцати детей потеряла семерых. Так случается. Бог дал — Бог взял. Много детей умирает. Такова воля Божья!..
После смерти Мадлон Анжелика стала еще нелюдимее и, возможно, еще более непокорной.
Все время она проводила в раздумьях, забившись в какой-нибудь уголок большого дома.
В наказание за побег Анжелике запретили выходить в сад и в огород, но она находила способ туда проскользнуть. Настоятельница сначала даже подумывала отослать девочку домой, но, несмотря на тяготы гражданской войны, барон де Сансе исключительно аккуратно вносил плату за обеих своих дочерей, чего нельзя было сказать о других родителях.
Кроме того, Ортанс считали одной из самых лучших воспитанниц. У нее были все шансы стать настоящей светской дамой. Поэтому из уважения к старшей сестре младшую оставили, но перестали ею заниматься.
Глава 13
Двор в Пуатье. — Первое предложение дерзкого пажа. — Встреча с господином Венсаном
КРОВОПРОЛИТНЫЕ сражения происходили все чаще. Фронда была словно хвост гигантского дракона, в конвульсиях бьющийся о землю. Война продолжалась. У стен Парижа сошлись армии двух великих полководцев: Конде, стоявшего во главе Фронды принцев, и Тюренна, который выступал на стороне короля. Во время сражения, начавшегося у ворот Сент-Антуан, армии наносили друг другу такие сокрушительные удары, что, казалось, силы обоих противников, в конце концов, будут разбиты в прах.
Мадемуазель де Монпансье, дочь Гастона Орлеанского, претендующего на трон Франции, решилась стрелять из пушек крепости Бастилия по армии своего кузена — короля, вынудив того отступить. Это позволило открыть ворота для окровавленной мятежной армии принцев, которая смогла спастись в городе. Король и Тюренн отошли к Понтуаз.
Впрочем, затишье не продлилось долго.
Спустя несколько недель парижане, приведенные в отчаяние убийствами членов магистрата и пожаром в Ратуше, совершенными наемниками Конде, который счел членов городского совета недостаточно усердными, потребовали отъезда всех этих испанцев и немцев. И вот, в то время как принц с армией иностранных наемников покидал Париж через ворота Сент-Антуан, направляясь во Фландрию, в свою славную столицу через ворота Сент-Оноре под приветственные крики толпы возвращался четырнадцатилетний суверен, который, став совершеннолетним, наконец-то, правил. Приговоренный к смерти за оскорбление Его Величества, герой Рокруа отправился в Пей-Ба, поступив на службу к испанскому монарху.
Еще долгое время после этих событий разного рода армии продолжали рыскать по территории Франции.
Королевская армия вместе с королевским двором сначала наведались в Гиень, дабы призвать жителей Бордо к послушанию, затем отправились в Пуатье, где и остановились.
Одним январским днем Анжелика, которой недавно исполнилось четырнадцать, как обычно, забралась на окружающую огород стену.
Она грелась на солнышке и наблюдала за прохожими, среди которых нередко встречались любопытные экземпляры в диковинных нарядах.
Анжелика также слушала звуки бурлящего города, которые достигали даже этого удаленного уголка. Ржание лошадей и ругань кучеров, чьи кареты едва помещались на узких извилистых улочках, примешивались к смеху и крикам пажей и служанок. А над всей этой суетой летел колокольный звон. Анжелика различала все колокола по голосам: Святой Иларий, Святая Радегунда, Нотр-Дам-ла-Гранд и суровый низкий голос башни Сен-Поршер.
Вдруг показалась пажи, которые пронеслись мимо, похожие в своих шелковых и атласных одеждах на диковинных птиц.
Один из них остановился, чтобы завязать ленту на туфле. Вставая, он поднял голову и заметил Анжелику, которая сверху внимательно за ним наблюдала.
Галантным жестом паж снял шляпу.
— Здравствуйте, мадемуазель. Кажется, вы там наверху скучаете?
Он был похож на пажей из замка Плесси, ибо был одет в коротенькие, похожие на тыкву, штаны — неотъемлемая часть моды шестнадцатого века — в которых ноги напоминали скорее длинные лапки цапли.
Впрочем, он был довольно милым, с загорелым доброжелательным смеющимся лицом и красивыми каштановыми кудрями. Анжелика спросила, сколько ему лет. Он ответил, что шестнадцать.
— Не волнуйтесь, мадемуазель, — прибавил он, — я уже умею ухаживать за дамами.
Ласково глядя на нее, он вдруг протянул к ней руку: