И все же в третьей от конца строфе стихотворения «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» поэт с вызовом заявил:
Пора вам знать: я тоже современник,Я человек эпохи Москвошвея, —Смотрите, как на мне топорщится пиджак,Как я ступать и говорить умею!Попробуйте меня от века оторвать, —Ручаюсь вам – себе свернете шею!
Уже давно было замечено, что в зачине стихотворения Мандельштама «Еще далёко мне до патриарха…» перефразируется «Еще как патриарх не древен я…» Евгения Баратынского. По точному наблюдению Д.И. Черашней, перефразируется эта строка в духе злободневности: в июле 1931 года в Советскую Россию приехал Бернард Шоу. 26 июля в Колонном зале Дома союзов в Москве было с помпой отпраздновано его 75-летие[608]. Почтенный возраст Шоу акцентировался во всех корреспонденциях о его пребывании в СССР. Процитируем, для примера, репортаж о встрече писателя в Москве: «<П>оявляется Шоу – высокий прямой старик с белой бородой»[609]. Следовательно, современник должен был понимать мандельштамовскую строку приблизительно так: пусть мне не оказывают столь пышных почестей, как Бернарду Шоу… Сравним в «Четвертой прозе» о визите в октябре – ноябре 1928 года в СССР французского поэта Шарля Вильдрака: «Французику – шер мэтр – дорогой учитель, а мне – Мандельштам, чеши собак. Каждому свое» (III: 178).
Безо всяких дополнительных комментариев современник Мандельштама должен был понять и о какой конкретно «фильм<е> воровской» идет речь во второй строфе стихотворения «Еще далёко мне до патриарха…»:
Когда подумаешь, чем связан с миром,То сам себе не веришь: ерунда!Полночный ключик от чужой квартиры,Да гривенник серебряный в кармане,Да целлулоид фильмы воровской.
16 мая 1931 года в столице состоялся закрытый общественный просмотр первой звуковой советской кинокартины «Путевка в жизнь» режиссера Н. Экка[610]. В фильме рассказывалось о перековке бывших беспризорников под руководством мудрого партийного работника. Украшением картины стала роль вора Жигана, исполненная молодым Михаилом Жаровым. С 1 июня 1931 года «Путевка в жизнь» широко пошла по экранам Москвы[611].
Новые для жизненной позиции Мандельштама идеологические оттенки вводятся в стихотворение «Еще далёко мне до патриарха…» при помощи утрированно советских, положительно заряженных реалий:
Люблю разъезды скворчащих трамваев,И астраханскую икру асфальта,Накрытую соломенной рогожей,Напоминающей корзинку асти,И страусовы перья арматурыВ начале стройки ленинских домов.
Одним из подтекстов этих строк и всего стихотворения в целом, возможно, послужила малоизвестная «Москва» (1920–1923) мандельштамовского знакомца Филиппа Вермеля:
На площадях, на улицах кипеньеНарода напряженней, чем когда-то.Гудит трамвай. Впервые прошлым летомВ котлах асфальт варился, малярыРаботали на обветшалых крышах.
Как грязно, жалко все кругом – но скороНа месте пустырей домов громадыВоздвигнутся, преображая видРаскинувшейся широко столицы.
Как я люблю толкаться среди шумаПо улицам кривым, холмистым, скользким.Мороз крепчает, градусов пятнадцать, –Стоит на небе красный тусклый шар,И я впиваю тусклое блистаньеИ новой жизни свежее дыханье[612].
Тем сильнее бросается в глаза (отсутствующий в стихотворении Вермеля) мандельштамовский эпитет «ленинских» при определяемом слове «домов». Тема ударного жилищного строительства в Москве – одна из основных для столичной прессы мая – сентября 1931 года. Более того, можно осторожно предположить, что не только к зрительным впечатлениям, как у Вермеля, но и к актуальному газетному контексту восходят мандельштамовские строки об асфальте. Выбор асфальта вместо булыжника в качестве основного покрытия для московских улиц широко обсуждался и приветствовался в средствах массовой информации того времени. На первой странице «Вечерней Москвы» от 28 мая 1931 года появилась большая подборка материалов «Строительство жилищ и мостовых – под рабочий контроль. Москву булыжную превратим в Москву асфальтированную». Номер от 15 июня открывался ликующей передовицей «25 июня начинается постройка новых асфальтно-бетонных мостовых». А на третьей странице «Известий» за это же число была помещена «проблемная» статья Эмиля Цейтлина «Асфальт или брусчатка?». Также мандельштамовские строки об асфальте и о «начале стройки ленинских домов» без особой натяжки могут быть сопоставлены со следующим фрагментом июньского репортажа Владимира Зыбина «На улицах Москвы»: «Горячая, тягучая масса асфальта переливается из большого котла в десятки маленьких <…>. Пройдитесь сейчас по московским улицам. На них тысячами квадратиков брусчатки, дымящимися асфальтовыми котлами <…> выполняется великая задача создания образцовой столицы трудящихся СССР»[613]. Процитируем еще строку из газетного стихотворения Владимира Луговского «Москва» (сентябрь 1931 года): «Асфальт лей! Старую дрянь сметай и гони!»[614].
Новая и амбивалентная по отношению к советской действительности гражданская позиция Мандельштама – хочу быть честным / хочу быть понятым и принятым – со всей отчетливостью была обозначена в заключительных строках стихотворения «Еще далёко мне до патриарха…»:
И до чего хочу я разыграться –Разговориться – выговорить правду –Послать хандру к туману, к бесу, к ляду, –Взять за руку кого-нибудь: будь ласков, –Сказать ему, – нам по пути с тобой…
Сходным настроением окрашено большинство летних московских стихотворений Мандельштама 1931 года. Так, «отрывок из уничтоженных стихов» «Уж я люблю московские законы…» (6 июня 1931 года) завершается беспощадной и отважной констатацией: «В Москве черемухи да телефоны, / И казнями там имениты дни». Зато в стихотворении «Сегодня можно снять декалькомани…» (25 июня – август 1931 года) находим строки, защищающие советскую Москву от неких загадочных «белогвардейцев»:
Река Москва в четырехтрубном дыме,И перед нами весь раскрытый город –Купальщики-заводы и садыЗамоскворецкие. Не так ли,Откинув палисандровую крышкуОгромного концертного рояля,Мы проникаем в звучное нутро?Белогвардейцы, вы его видали?Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!
Между тем жить Мандельштаму было по-прежнему негде, так что они с женой кочевали по Москве от одних сердобольных знакомых к другим: июнь поэт провел на Большой Полянке в квартире юриста Цезаря Рысса, осенью он жил в комнате на Покровке, а в конце года Мандельштамы воссоединились в доме отдыха Болшево под Москвой (здесь поэт начал учить итальянский язык).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});