Читать интересную книгу Путешествие дилетантов - Булат Окуджава

Амилахвари вышел на цыпочках и затворил за собою дверь. Клянусь, сначала я ее не видел, я лишь догадывался, что она здесь, рядом. Кажется, я предлагал ей сесть и только по неясному колебанию света, по движению воздуха догадался, что она присела на краешек кресла, и я выдавил из себя вновь: «Здесь вы в полной безопасности». Какая странность: полное затмение, будто бесконечно долго падаешь в темном колодце и чувствуешь вблизи могильную сырость каменных стен, но знаешь, уверен, что удариться о них невозможно, и дна нет, и это безболезненное, безопасное падение будет вечно, и дух захватывает, жутко и радостно.

И вдруг я услышал совершенно отчетливо: «Вы меня слышите?…» Тут колодец кончился и вспыхнул свет.

Она сидела на краешке кресла в сером фуляровом платьице, худенький кулачок прижимая к груди, и смотрела на меня пристально и удивленно.

– …и это было единственное, – сказала она, – что я могла придумать. Вы меня слышите?…»

…Затем и разговор постепенно наладился, навострился и, странно, стал деловым и даже расчетливым. Времени ли было в обрез или погода стояла не возвышенная, не знаю. Иногда они вдруг забывались и, словно сомнамбулы, уставившись друг на друга, принимались объясняться жестами, вздохами, молчанием… Они обсудили свою незавидную долю, два маленьких человечка, брошенных друг к другу не собственным капризом или прихотью, а Судьбою, а с нею, как известно, шутки плохи.

…Два экипажа выехали одновременно из противоположных точек А и Б и двигались с различной скоростью по направлению друг к другу. В первом экипаже, влекомом парой лошадей, помещался мужчина. Он был в темном пальто, в серой пуховой шляпе, свежевыбрит, немолод, очки украшали вытянутое его лицо. Во втором экипаже, четверней, находилась женщина. Она была молода, прекрасна, дорожная шляпка ее была унесена сильным ветром, так что взору открывались прелестные темно–русые волосы, уложенные гладко на обе стороны с пробором посередке. Первый экипаж двигался со скоростью 14 верст в час, второй же – 18. В точке встречи оба экипажа по вине дорожного смотрителя, не удосужившегося своевременно отремонтировать провалившийся мостик, перевернулись. Кучера погибли – их унесло сильным течением ручья. В открытом поле, вдали от селений встретились оба пассажира – мужчина и женщина, вовсе не знакомые, во всяком случае, так могло показаться первоначально…

Спрашивается, в каком месте пути они встретились, ежели весь путь равен 183 верстам, и какова дальнейшая судьба дорожного смотрителя?… Лавиния грустно смеялась.

– Я спасу вас, не отчаивайтесь, – сказал Мятлев.

– Пожалуйста, не спасайте меня, – попросила она, – вы меня просто не отвергайте, тогда все получится само собой. У вас еще будет возможность убедиться, как я прекрасна и какими достоинствами переполнена. Я пыталась показать вам это на протяжении многих лет, но вы оставались безучастны… – И она заплакала.

– Не плачьте, Лавиния, – сказал он, – нам бы следовало что–нибудь…

– Да, – сказала она, утирая слезы, – но что, что?… Мне было позволено вернуться. Теперь мы все сидели почти рядом, а проклятое время шло.

– Гнездо заговорщиков, – сказал Мятлев.

– Поверьте, – сказала Лавиния нараспев, – это самый благородный из всех заговоров, какие существовали.

…Экипаж двигался из пункта А в пункт Б. Новый дорожный смотритель был крайне расторопен и прилежен, и все переезды находились в отменном состоянии. В экипаже сидели двое: немолодой мужчина в очках на вытянутом удивленном лице, с пистолетом, спрятанным за пазухой, и юная красотка, сошедшая с холста несравненного Гейнсборо.

Они ничего уже не опасались. Экипаж двигался с большой скоростью и через неделю достиг перевала. Спрашивается, под каким названием скрывался пункт Б, ежели все расстояние до него 2000 верст, и кем нужно быть, чтобы не воспользоваться таким превосходным предлогом для путешествия?… Лавиния уже не смеялась. Она не сводила глаз с Мятлева.

– Это, пожалуй, единственное, что реально в нашем положении, – сказал он с тоской. Затем было долгое молчание.

– Откуда вы придумали звуки труб, полутьму и прочее? – внезапно спросил Мятлев. – Это вы написали в письме… Это вы придумали?

– Это Некрасов, – сказала Лавиния и испугалась, так изменилось лицо Мятлева.

– Неужели вот это, – сказал он обреченно: – «Помнишь ли труб заунывные звуки, брызги дождя…»

– Да, да, – сказала она удивленно.

Бедный господин Колесников! Когда б он знал, как бедный господин Некрасов мучил Мятлева!

Вдруг она резко поднялась, мы помогли ей одеться. Афанасий кинулся за извозчиком. Грустной, притихшей вереницей сходили мы по лестнице, и рыжеволосая Аглая украдкой из–за спины кентавра изучала нежданную гостью.

«…октября…

Спасительная идея! Анета Фредерикс – вот кто может помочь мне. Сегодня послал ей записочку. Завтра будет ответ, и мы встретимся. Как ни громоздок мой замысел, но он не фантазия. Ежели она, деловая, трезвая львица, возьмет опеку над господином ван Шонховеном, лучшей возможности для встреч нам не сыскать.

Я было и впрямь загорелся предложением Амирана. Чуть было душу не переворотил. Но в его замысле такое количество «если бы», как стражников в тюрьме, да с этими хоть сговориться можно, а те неподкупны. Если бы Лавиния не была замужем, и если бы ее блистательная maman меня обожала, и если бы бесстрашный господин ван Шонховен согласился бы путешествовать со мной в Грузию, и если бы я сам смог оторвать себя от перепрелых привычных подушек моего жилья…

Нет, все это сладкий бред, не стоящий внимания или, по крайней мере, годный разве на то, чтобы предаваться ему перед сном. И все–таки я съездил в лавку и приобрел великолепные путеводители по Кавказу, чтобы завидовать иным счастливцам, к кому судьба милостива».

«…октября…

Уже неделя миновала, а от Анеты ни звука. Амилахвари уверяет, что она в Баварии. Какого черта нужно ей в Баварии! Скоро будет бал в Аничковом. Время идет, а мы с Лавинией не видимся. Конечно, на бале к ней не приблизиться, ибо, судя по всему, мое имя в ее доме запретно.

Я сам разрушаю все, что провидение создает с таким трудом. Какой–то бес нашептывает мне приказания, и вот я, вместо того чтобы умереть для всех, исчезнуть и не давать повода для разговоров, с наглостью юнца врываюсь к ведьме в дом, приобретаю пустячную холстину с изображением страдальца Сапеги и делаю вид, что не знаю ее… Зачем? А если посреди бала, где я буду со своей бестолковой надеждой, тот же бес заставит меня открыться, крикнуть вздор, схватить Лавинию за руку, дать пощечину господину Ладимировскому (за что?), порвать ниточку, которая и так тонка?…

Мне следовало бы стать льстивым иезуитом, авантюристом с холодной кровью, расточающим комплименты и сулящим неисчислимые выгоды от признания меня своим. Я должен доказать им всем, что я безопасен, как агнец, что я послушен, как собака, и зависим, как последний раб, и тогда напялить вицмундир, устранить господина Ладимировского с помощью наемников, втереться в доверие к ведьме, вынудить ее умолять меня спасти Лавинию и, заполучив господина ван Шонховена, запереться с ним в своей крепости (предварительно ее отремонтировав и окружив новой оградой) и всласть потешаться над ними над всеми и показывать им язык…»

56

На том октябрьском бале маленькая надежда свидеться с Лавинией без свидетелей рухнула. Ее супруг все время был рядом. Мятлев двигался широкими кругами, подобно блуждающей звезде. Он то приближался к запретной паре настолько, что были различимы пунцовые розы на белом платье Лавинии и круглая колючая голова господина Ладимировского, то отдалялся, и молодая женщина превращалась в маленькое белое пятно, словно парус на горизонте, грозящий никогда не вернуться. На Мятлева смотрели с плохо скрытым любопытством и удивлением. И только Анета Фредерикс, не поддающаяся влиянию губительного времени, кивнула ему радостно, как сестра. «Какое счастье, – подумал он, – она здесь!» – и принялся пробираться за Фредериксами в полупустую диванную. Его появление на бале, оказывается, доставило им радость. «Вы даже не представляете, как мы рады видеть вас…»

– Что же заставило вас пренебречь привычным отшельничеством? – спросил барон. – Думаю, вы поступили правильно… Давно пора.

– А я по вас скучала, – призналась Анета. – Вы не изменились. Как будто мы виделись вчера.

– Как будто это было вчера, – подтвердил барон с неподдельным изумлением. Сначала Мятлев все пыжился и не знал, как с ними разговаривать, но старый рыжий камергер куда–то удалился, и Анета сказала еще дружелюбнее и по–свойски:

– Дорогой Сереженька, давайте условимся: между нами никогда ничего не было, хорошо?… Вы тогда были совсем еще юным. Это было давно. Теперь вы уже немолоды и вдоволь наразмышлялись о смысле жизни… То, что я вам однажды написала, помните?… Что я лучше друг, чем любовница… помните? Так вот, это истинная правда. В море этих ротозеев вы, пожалуй, единственный, с кем можно обходиться без притворства… Только вы этим не гордитесь, а цените, хорошо? Это вас утешает?