Читать интересную книгу Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон

— Не пугайся ты так. Между мальчишками такое бывает, разве нет?

— Лично я не знал ни одного такого мальчишки.

— И может быть, зря. Некоторые вещи лучше пройти и отбросить уже на ранней стадии. У обоих моих мужей это было в школе.

— Они трахались друг с другом?

— Да нет же, глупый. Они не были знакомы в школьные годы. У них это было с другими мальчишками.

— И оба твоих брака оказались несчастливыми.

— Но не по этой причине. Просто я все время ждала тебя.

— То есть нееврея?

Она обхватила его тяжелой рукой и притянула к своей груди:

— Как нееврей, должна признаться, ты меня несколько разочаровал. Большинство знакомых мне неевреев не штудируют Маймонида и не заучивают ласкательные словечки на идише.

Он отдался на волю штормящего матрасного моря. Когда она обнимала его таким образом, он не видел ничего, но цвет его слепоты был цветом вздымающихся волн.

— Моя нешомелех, — пробормотал он, прижатый лицом к ее плоти.

Однако он еще не был готов закрыть эту тему и потому на следующий день, поедая омлет, приготовленный с помощью пяти кастрюль и сковородок, спросил:

— А правда, что между вами существует особая связь?

— Между кем?

— Между евреями.

— Это смотря какие евреи.

— Я хочу сказать: типа как у голубых. Вы можете сразу отличить еврея от нееврея?

— Не всегда. Я, например, редко ошибусь, приняв гоя за еврея, но вполне могу не распознать еврея при первом общении.

— А как ты это определяешь?

— Трудно сказать. Нет какого-то четкого критерия, тут всего понемногу: черты лица, мимика, жестикуляция, манера речи.

— То есть это расовые признаки?

— Я бы не назвала их расовыми.

— Религиозные?

— Нет, уж точно не религиозные.

— Тогда что?

Она не могла объяснить.

— Но связь все-таки существует?

— Я же сказала, не всегда.

— А с Сэмом?

— Что такое — с Сэмом?

— С ним у тебя существует связь?

Она устало вздохнула.

Она вздыхала и позднее, когда Треслав снова задавал этот вопрос — во второй и в третий раз. Правда, в третий раз причиной вздоха были не только его беспочвенные подозрения. Дело в том, что как раз накануне Сэм неожиданно явился к ней в музей. Прежде он ничего подобного не делал, и она не знала, чем объяснить этот визит. Создавалось впечатление, что Финклер материализовался из разговоров Треслава, из его настойчивых напоминаний.

В первую минуту она буквально разинула рот от удивления, чем, должно быть, удивила и самого гостя.

— Какими судьбами? — спросила она, пожимая протянутую руку.

Правильный ответ был ей уже известен: появление Финклера было предопределено страхами ее возлюбленного.

— Я проезжал мимо и вдруг подумал: почему бы не заглянуть в музей? — сказал он. — Посмотреть, как идут дела. Джулиан здесь?

— Нет, он в последнее время не приходит. Ему здесь нечем заняться, пока мы в таком разобранном виде.

Финклер оглядел застекленные стенды, стенную роспись, ряды дисплеев с наушниками. На дальней стене он заметил увеличенный фотоснимок, кажется сэра Исайи Берлина вместе с Фрэнки Воаном.[115] Хотя эти двое вряд ли могли попасть в один кадр.

— А по-моему, все выглядит вполне собранным, — сказал он.

— Одна видимость. Еще ничего не подключено.

— Значит, я сейчас не могу проследить свою генеалогию по базе данных?

— Я не знала, что вы этим интересуетесь.

Финклер пожал плечами в знак того, что и сам толком не знает пределов своим интересам.

— Могу я рассчитывать на небольшую экскурсию? — спросил он. — Или вы слишком заняты?

Она взглянула на часы:

— Разве что минут на десять. Но обещайте не воспринимать увиденное с таким сарказмом, как в прошлый раз, когда мы затронули эту тему. Еще раз напоминаю: это не музей холокоста.

Он улыбнулся, и Хепзиба отметила про себя, что он не так уж несимпатичен.

— А хоть бы и холокоста, — сказал он.

2

Когда Треслав сказал Хепзибе, что Финклер выглядит одиноким, он не стал уточнять, на чем основывалось это его впечатление. А основывалось оно, помимо собственного страха Треслава перед одиночеством, на эсэмэске от Альфредо следующего содержания: «видел твоего крейзанутого телеголовастика он шел снимать блядей удивлен что тебя с ним не было».

Треслав ответил: «откуда ты знаешь что он шел снимать блядей?»

Альфредо потребовалось два дня, чтобы снизойти до пояснения: «у него язык свисал до пупа».

Треслав набрал текст: «ты не мой сын», но не отправил это послание. Он не хотел давать Альфредо повод пройтись насчет его отцовской состоятельности.

Что касается Финклера — оставляя в стороне подозрения, — то Треславу было его очень жаль, если низменные инсинуации Альфредо имели под собой основания, и жаль вдвойне, если они не соответствовали истине. Так или иначе, Финклер выглядел несчастным человеком, оставшимся без домашнего тепла, к которому хочется возвращаться, и без жены, о которой нужно заботиться.

Это воистину тяжко — потерять женщину, которую ты любил.

3

— Я думаю, это всего лишь твои фантазии, — сказал Либор.

Треслав пригласил его полакомиться сэндвичами с солониной в заново открывшемся «Нош-баре»[116] на Уиндмилл-стрит. Много лет назад Либор приводил сюда Треслава и Финклера в процессе приобщения юнцов к тайным прелестям лондонской жизни. В ту пору сэндвич с солониной в Сохо символизировал для Треслава проникновение в запретный мир космополитического обжорства и разврата. У него возникало такое чувство, будто они перенеслись в эпоху заката Римской империи, пусть даже сэндвичи с солониной и не входили в меню древнеримских чревоугодников. А сейчас Треслав задумывался уже о другом: что, если это закат его собственной жизни?

Для Либора такой вопрос был куда более уместен. Старик тщательно отделял куски засоленной говядины от ломтей ржаного хлеба, который плохо переваривался его желудком, а отделив, потом так и не попробовал мясо. Он не попросил горчицы. Он отказался от маринованных огурчиков.

Он теперь уже не ел, а только перекладывал пищу с места на место.

В былые годы он бы ежеминутно поглядывал в окно, на дефилирующих по улице живописных представителей богемы. Сейчас он смотрел на все как сквозь закрытые веки. «Похоже, я зря привел его сюда», — подумал Треслав.

Но эта встреча, если честно, задумывалась им не ради Либора и ностальгических воспоминаний. Она была в первую очередь нужна самому Треславу.

— С какой стати мне фантазировать? — спросил он. — Я счастлив. Я влюблен. И, как мне кажется, не безответно. Откуда в таком случае берутся эти страхи?

— Оттуда же, откуда всегда, — сказал Либор.

— Это слишком чешская мысль, чтобы я уловил ее с ходу. Ты можешь пояснить?

— Все наши страхи приходят оттуда, где таится ожидание конца времен.

— Это еще более по-чешски. Я вовсе не ожидаю конца времен.

Либор улыбнулся и накрыл его руку дрожащей старческой ладонью. Это движение, исключая старческую дрожь, напомнило ему аналогичный жест Хепзибы. Почему все норовят похлопать или погладить его по руке?

— Друг мой, все эти годы, сколько я тебя знаю, ты ожидаешь конца времен. Ты готовишься к нему всю жизнь. И Малки заметила это в тебе уже при первом знакомстве. Она сказала, что тебе не нужно даже слушать Шуберта, поскольку ты и без того вполне созрел.

— Созрел для чего?

— Для прыжка в пламя. Разве не это подразумевается переездом к моей племяннице и чтением Маймонида?

— Я как-то не ассоциирую Хепзибу с пламенем.

— Неужели? Тогда о чем ты так тревожишься? Я думаю, ты получаешь то, зачем ты туда явился, — полный еврейский гешефт. Если ты считаешь, что от этого недалеко до катастрофы, я не стану утверждать, что ты не прав.

Он хотел было сказать: «Все это чушь, Либор». Но если ты вытащил старика из дому и угостил сэндвичем с солониной, который он не в состоянии переварить, не след говорить ему, что он несет чушь.

— Я не согласен с таким взглядом на ситуацию, — сказал он по возможности обтекаемо.

Либор пожал плечами. Нет так нет. У него уже не было сил спорить. Но он видел, что Треслав ждет продолжения.

— Грехопадение, потоп, Содом и Гоморра, Страшный суд, Масада,[117] Освенцим… взгляни на еврея — и увидишь Армагеддон, — сказал он. — Мы рассказываем занятные истории о Сотворении, но разрушать нам удается еще лучше, чем творить. Мы находимся в начале конца времен. И всех ожидает расплата за соучастие. Одни мечтают поскорее сбросить нас в пламя, другие готовы лететь туда вместе с нами. Либо так, либо этак. Ты, судя по всему, склоняешься ко второму варианту.

— Ты говоришь совсем как твоя правнучатая племянница.