- Кори. - Я вновь обнимаю парня и крепко прижимаю к себе. - Никуда я не денусь.
- Отлично. Смотри, ты пообещала, потому что сейчас я должен кое-что тебе отдать, а ты, я уверен, совсем не обрадуешься. Обидишься, и все такое.
Ох, я цокаю, а он открывает рюкзак и начинает копошиться в нем, будто ищет что-то очень маленькое. Однако наружу парень вытаскивает книгу. Я вскидываю брови.
- Так, и с каких это пор книги должны вызвать во мне обиду?
- Это книга Уилла. - Поясняет парень и морщится. Я застываю, а он протягивает ее мне в руки. - Он попросил меня передать ее тебе.
- Кори...
- Меня это не касается. Просто возьми, и все.
- На чьей ты стороне? - Усмехаюсь я и поджимаю губы. Грудь горит. - Гаденыш.
- Между вами трудно выбирать. Вы ведь моя семья.
Поднимаю подбородок и смотрю на друга. Наверно, ему действительно сложно. Он всегда сходил с ума по Уиллу, всегда был рядом со мной. Отказаться от кого-то одного не вариант, и ему определенно не по себе. Я поправляю кудри парня и улыбаюсь.
- Ты тоже моя семья, Кори Гудмен.
Парень отводит взгляд, и мне кажется, что в глазах у него мелькает пелена. Не могу на это смотреть, потому откашливаюсь и встряхиваю головой.
- Я пойду. Правда.
- Да. - Он смахивает со лба челку. - Увидимся еще. Обещаешь?
- Конечно.
Я киваю и медленно пячусь назад. Уходить сложно. Сложнее, чем в первый раз, но я все-таки оставляю друга позади и плетусь вперед, сжимая в пальцах книгу Уильяма. Зачем он передал ее мне? Чтобы как-то отвлечься от тоски, подступившей к горлу, разглядываю его подарок. Наверно, стоит выкинуть эту книгу к чертовой матери, сжечь где-нибудь, но я лишь крепче сжимаю ее в ладонях. Это "Бойцовский клуб". Книга Чака Паланика.
Интересно.
Открываю первую страницу и вижу в уголке надпись корявым почерком. Видимо, у парня не только характер отвратный.
"Я проиграл пари, птенчик".
Усмехаюсь. Прикрываю пальцами рот и невольно торможу посреди дороги. Так вот, что это. Наше пари, а я совсем забыла. Горло сводит. Я прикусываю губы и пролистываю желтоватые страницы. Они немного смяты, пальцами по краям в некоторых местах стерты буквы. Он любил эту книгу. Это его любимая книга.
Я протяжно выдыхаю, захлопываю книжку и прижимаю к груди.
Ну, кто бы мог подумать, что даже вдалеке Уилл способен подрывать мою нервную систему. Я бы с удовольствием сейчас нашла его и треснула по голове, ведь быть таким идиотом и гением одновременно - невозможно.
Возможно. Как в этой книге.
Я продолжаю плестись в бар. Кори был прав, времени у меня еще много. Но я всегда выхожу раньше, чтобы пройтись, подышать воздухом. Это вошло у меня в привычку лишь сейчас, когда я поняла, что в жизни только от тебя зависит от чего получать удовольствие. Можно гнать по неизвестным дорогам, а можно бродить по давно знакомым.
Удовольствие будет одним и тем же, если тебе нравится то, что ты делаешь.
Невольно я сворачиваю с намеченного пути. Мне неожиданно кажется, что сегодня тот день, когда я должна сделать все, чего от себя не ожидаю. Бывает, ты скидываешь все самое сложное на последний момент. Сейчас наступает этот последний момент. И я иду в больницу, стараясь не обдумывать свое решение.
Я спрашиваю на регистрации, в какой палате Натан Баумгартен, и меня провожает к нему неразговорчивая медсестра. Не думала, что бывают такие. Он указывает на дверь, но я не шевелюсь. Мда. Трудно перешагнуть через порог, когда понимаешь, что перешагнуть придется через себя. Что там говорила мама? Я на него совсем не похожа. А еще, что она сказала? Что ему дали месяц. Прошло две недели с того момента.
Я глубоко втягиваю воздух и открываю дверь. Она скрипит, трется о старый пол. Не знаю, как себя вести. Просто прохожу в палату, выпрямляюсь и забываю о злости. К чему она, если принести сможет только новую боль и разочарование.
Отец лежит на узкой койке. Вокруг стоят еще кровати, но там пусто. Никого. Лишь он и его мысли. Наверно, здесь запросто можно свихнуться.
Делаю шаг вперед.
- Привет. - Голос мой сиплый. Я с трудом понимаю, что делаю. Папа оборачивается и удивленно распахивает глаза. В носу у него торчит какой-то провод. Лицо сероватое, ну, как обычно. Разве что теперь оно еще сильнее осунулось.
- Ты? - Хрипит он. - Ты здесь?
- Да.
- Что тебе нужно? - Отец отворачивается. Я вижу, как дрогает его подбородок, и еще мне кажется, в глазах у него проносится стыд, осознание. Впервые он говорит со мной, не выпив несколько банок пива, не проведя ночь за барной стойкой. Он все понимает, и ему становится плохо. - Я не настроен болтать.
- Я и не болтать пришла.
- А зачем тогда?
- Проверить, как ты.
- Проверить, как я? - Он вновь смотрит на меня, а у меня все сжимается. Глаза у него покрываются пеленой, мутнеют. Он беззащитно стискивает в пальцах простыню, а я сразу же вспоминаю, как он стискивал этими же пальцами мои запястья. - Уходи.
- Хорошо. - Глаза пылают. Я вытираю тыльной стороной ладони слезы, срываюсь с места и хочу убежать, но затем вновь слышу его голос.
- Подожди. Реган. Стой.
Застываю перед дверью. Плечи у меня дергаются, и я беззащитно сгибаюсь. Больно делают только те, кого мы любим; кто нам дорог. Этот человек, вопреки всему, что между нами было, дорог мне. Я ненавижу себя за эти мысли, я его хочу ненавидеть.
А у меня не получается.
- Мэндис сказала, ты уезжаешь.
- Да. - Смахиваю со щек слезы.
- Куда?
- В Провиденс. - Я оборачиваюсь и встречаюсь с отцом взглядом. - Буду работать в редакции. Писать чушь какую-то.
- Хорошо. Да, это хорошо.
- А с тобой что?
Отец не отвечает. Пожимает плечами, отворачивается, а я неожиданно отчетливо ощущаю, что отца у меня скоро не будет. И надеяться, что он исправится, я больше не смогу. Складываю руки на груди, переминаюсь на носках и плачу, потому что внутри у меня все горит и рушится. Разбивается на безобразные осколки.
- Ты..., ты прости меня, Реган. - Внезапно говорит он, разглядывая улицу за окном. А я вдруг ломаюсь. Сгибаюсь и закрываю ладонями лицо. - Я плохим отцом был.
Из горла вырывается всхлип. Я покачиваюсь головой из стороны в сторону, ничего не понимая, не осознавая. Мы прощаемся, но зачем? Я уйду, а он все еще будет здесь, да?
- Ты исправишься. - Шепчу я, выпрямившись. - Люди исправляются.
- Я не успею.
Подбородок его трясется. По грубому лицу катятся слезы. И он хочет стереть их, но не может поднять руку. Вяло покачивает ее, то сжимает, то разжимает пальцы.
- Умирая, думаешь о том, что сделал. А я ничего не помню. - Папа вскидывает брови и застывает. - Ничего. Ты плакала, наверно.