Я с сестрой Бетти и отцом по прибытии в Стокгольм в декабре 1962 года.
К тому времени я уже купил необходимые фрак и белую бабочку в кембриджском филиале J. Press, чей первый магазин в Нью-Хейвене уже давно стал главным поставщиком одежды для йельских студентов колледжа из богатых семей. Вскоре после того, как я стал работать в Гарварде, я начал покупать костюмы в магазине этой фирмы на Маунт-Оберн-стрит, обнаружив, что это было одно из немногих мест, где можно было найти подходящую одежду на мою по-прежнему тощую фигуру. Продавец, вероятно заметив, в каком я прекрасном расположении духа, без труда убедил меня приобрести ради этого торжественного случая также черное пальто с меховым воротником.
Днем 4 декабря моя сестра присоединилась к нам с папой в Нью-Йорке, где мы сели на самолет авиакомпании Scandinavian Airlines. Мы планировали вначале провести два дня в Копенгагене, чтобы навестить там тех, с кем Бетти и я подружились, когда жили там в начале 1950-х. Но, перелетев через Атлантику, пилоты обнаружили, что Копенгаген затянут туманом. В итоге мы оказались в Стокгольме на два дня раньше, чем ожидалось. Нас провели мимо таможни, как если бы мы были дипломатической делегацией, и сразу отвезли на лимузине в легендарный Гранд-отель, построенный в 1874 году напротив Королевского дворца, на который выходили окна моего номера, одного из лучших во всем здании. Я вскоре присоединился к сестре и папе за шведским столом, ломившимся от сельди, и мы пообедали в компании Кая Фалькмана, молодого шведского дипломата, который должен был сопровождать нас на все мероприятия Нобелевской недели. Вздремнув, что было нам совершенно необходимо, мы все вместе поужинали в подвальном ресторанчике в Старом городе, где старейшие дома построены в xv веке. За ужином Кай рассказал нам, что самая младшая из четырех шведских принцесс, Кристина, собирается после окончания шведской средней школы провести год в одном из американских университетов, возможно в Гарварде.
Перед моей сестрой Бетти занимают свои места принцессы Дезире, Маргарета и Кристина.
Вероятно, она захочет поговорить со мной в ходе моего нобелевского визита. Я, естественно, выразил свою полную готовность быть к ее услугам, чтобы разъяснить ей единственные в своем роде отношения Рэдклиффа и Гарварда. Проснувшись уже ближе к полудню следующего дня, я увидел свой портрет на первой странице стокгольмской газеты Svenska Dagbladet вместе со статьей, где приводились слова разных людей обо мне и упоминались такие мои интересы, как политика и птицы. К сожалению, мое горло, которое продолжало болеть после той сильной простуды в октябре, вскоре заставило меня обратиться за медицинской помощью. Поэтому в Каролинском институте я первым делом увидел его главную больницу, а не его исследовательские лаборатории. Там меня осмотрел ведущий отоларинголог, который не нашел у меня ничего серьезного, зато признался мне, что входил в состав комиссии, решившей присудить мне Нобелевскую премию. В этой официальной роли он приветствовал меня вечером следующего дня, когда я прибыл в Дом Нобеля на прием, организованный Каролинским институтом. Это мероприятие не было парадным, и я пришел на него в том же полосатом костюме, в котором прилетел в Швецию. Дом Фонда служил также домом Нильсу Столе, директору-распорядителю фонда, и я был рад, что на том вечере присутствовали его симпатичная рыжеволосая незамужняя дочь Марлин и дочь Стена Фриберга, ректора Каролинского института, очень светлая блондинка.
Отрадно было видеть обеих девушек и на первом торжественном мероприятии недели — приеме, проводимом Нобелевским фондом для всех лауреатов того года. В роскошной библиотеке Шведской академии самой важной персоной был Джон Стейнбек, прибывший в Швецию только утром того дня. Хотя оказанная честь и была для него желанна, он выглядел скорее взволнованным, чем счастливым, беспокоясь за свою Нобелевскую лекцию, которую ему предстояло прочитать следующим вечером. Лекцию Уильяма Фолкнера, прочитанную в 1950 году, до сих пор вспоминали с глубоким уважением, и Стейнбек чувствовал груз возложенных на него ожиданий. В тот вечер он и его жена отправились на ужин с представителями шведской литературной элиты, а я вместе с другими лауреатами-учеными поужинал в изысканной офицерской столовой на острове Скеппсхольмен в Стокгольмской гавани.
На следующее утро я получил возможность заранее оценить великолепие концертного зала, где я вместе с другими лауреатами репетировал хореографию получения премий из рук короля, ожидаемого вечером того дня. Как это и бывает с большинством лауреатов, это был мой первый опыт мероприятия во фраках и белых бабочках, и в таком наряде я чувствовал себя немного неловко. Бетти, папа и я вышли из гостиницы в 15:45, что давало мне более чем достаточно времени, чтобы присоединиться к тем, кто выстроился за сценой. Ровно в 16:30 звук фанфар возвестил о прибытии короля и королевы, которые вошли в сопровождении свиты и проследовали на свои места перед сценой под королевский гимн, исполняемый Стокгольмским филармоническим оркестром. Затем, при новых громких звуках труб, вошли и заняли свои места поблизости от королевских Макс, Джон, Фрэнсис, Морис, Джон Стейнбек и я.
Перед вручением королем каждой премии академик соответствующего профиля зачитывал на шведском описания достижений лауреата. Чтобы мы знали, о чем будет идти речь, нам заранее выдали переводы текста этих выступлений. Вместе с по-своему украшенной грамотой в кожаном переплете и золотой медалью король выдал каждому из нас чек на причитавшуюся ему долю премии.
Из концертного зала мы напрямую прошли в массивное здание стокгольмской ратуши, построенное в тридцатые годы, на Нобелевский банкет, который проходил в Золотом зале. Во всю длину этого прекрасного зала стоял очень длинный стол, на котором расселись все лауреаты с супругами, а также королевская свита и представители дипломатического корпуса. В центре стола друг напротив друга сидели король и королева. Мое место было на стороне королевы. В то время как Макс, Джон, Фрэнсис и Джон Стейнбек сидели рядом с принцессами, моими собеседницами, к которым я поочередно обращался, стали жены Мориса и Джона Стейнбека. Говорить через стол не имело смысла, во-первых, из-за его ширины, а во-вторых, из-за усиленного алкоголем гула, создаваемого восемью с лишним сотнями празднующих. За ужином председатель Нобелевского фонда Арне Тиселиус провозгласил тост за короля и королеву, а король, в свою очередь, предложил минуту молчания, чтобы почтить память Альфреда Нобеля и вспомнить его великое завещание и филантропию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});