Читать интересную книгу Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание - Марк Еленин

Ссудная казна (ломбард) — самая богатая в России — содержит громадные сокровища: золото, драгоценные камни, серебро и серебряные монеты Петроградского монетного двора, часть художественных изделий из драгоценного металла. картины лучших русских художников из музея Александра III и частных собраний, сейфы, принадлежащие частным лицам, золотые и серебряные иконы и т. п. В начале октября 1917 года казна была тайно эвакуирована из Петрограда на юг, через Москву к Ейску. На всем своем пути Петроградская казна присоединяла банки и ломбарды многих городов и тем самым многократно увеличивала объединяемые ею ценности. В разгар гражданской войны казна оказалась у Деникина, в одной из станиц возле Екатеринодара. Затем — в Новороссийске и в Крыму.

Нынешний рейс следует рассматривать как стремление Врангеля всецело прибрать к рукам сокровища Петроградской казны в самом скором времени. Операцией руководит Кривошеин. Его помощники — князь Долгоруков, барон Тизенгаузен, присяжный поверенный Шабеко, известный по операциям, связанным с продажей флота.

Обращаю внимание: впервые речь идет о захвате правительством имущества, принадлежащего частным лицам, т.е. изъятии частной собственности, в котором просвещенная Европа обвиняет в первую голову нас. По неподтвержденным данным, Врангель поручил своему начштабглаву, генералу Шатилову приступить к подготовке плана эвакуации, которая должна проводиться не только из Севастополя, но и ряда других крымских портов (Ялта, Феодосия, Керчь, возможно и Евпатория). Недавно назначенному командующим флотом адмиралу Кедрову поручена тайная подготовка судов и заготовка угля Официальная версия — при необходимости — о подготовке десанта в Одессу.

На имевшем место совещании Врангеля с Кутеповым, Шатиловым и генералом Коноваловым, обсуждавшем вопрос о срочном отходе в Крым, решено драться насколько возможно долго впереди перешейков по соображениям моральным и из-за недостатка продовольствия. При отходе за Перекоп все войска Сивашского фронта будут подчинены Кутепову. Главком переходит в Севастополь.

Данные о фон Перлофе и Л. В. Шабеко получил. Первый, как мне удалось установить, имел связь и с германской разведкой. Жду подробных инструкций на случай внезапной эвакуации.

Баязет».

Надпись на информации:

«Доложить вместе с сообщением газеты «Последние известия».

Вырезка из газеты «Последние известия» (Париж) от 20 сентября 1920 года:

«Агентство Министерства финансов во Франции доводит до сведения г. г. клиентов Петроградской ссудной казны, что значительная часть вкладов и закладов была вывезена в Сербию в город Котор, где в настоящее время открыты операции ссудной казны.

Предварительные справки выдаются Агентством (47 rue de Berri) ежедневно от 2 до 4 часов.

В Катарро Петроградской ссудной казной была вывезена часть вкладов до 1914 года включительно и часть серебряных закладов. Бриллиантовые и золотые заклады были вывезены в Москву, и о судьбе их сведений не имеется. Запросы надлежит направлять: Югославия, г. Котор, уполномоченному Министерства финансов А. М. Гензелю».

Приписка:

«Надеются обезопасить себя и узнать, не сохранились ли у кого-либо закладные квитанции, чтобы затем присвоить чужое имущество.

Весьма важно!»

Глава тринадцатая. «КРЫМСКАЯ БУТЫЛКА». (Продолжение)

1

Еще в первых числах октября на вилле «Бельведер» появился сын князя Белопольского — Николай. В нем трудно было узнать того вальяжного господина, который приезжал сюда в начале лета и потом, кажется совсем недавно, уговаривал отца переехать к себе. Николай Вадимович заметно сдал — похудел, обрюзг, кожа на скулах и под подбородком повисла. Он был издерган, нервен, утомлен. Поэтому и выхлопотал для себя (скорее, сам у себя) несколько дней отпуска и поехал, не считаясь с дорожными неудобствами и дискомфортом, которого не выносил. Он решил забрать отца — быть вместе в дни предстоящих тяжелых испытаний. А о том, что они предстоят, и скоро, Николай Вадимович знал точно.

Сын старого князя сдал не только физически. Он ехал на виллу с пустым сердцем и пустой головой, в которой уже не могли рождаться какие-либо достойные мысли. Прошедшие два месяца, надежды на нового правителя и широко провозглашенную им программу либерализации, обернувшуюся криками о «болярине Петре» и военной диктатурой, доконали его: сломили дух, сломили волю. Он теперь не знал, чего и хотел, чего мог требовать, что исповедовать. Никакая карьера его уже не волновала. В минуты слабости он уговаривал себя, что причиной всех перемен, происшедших в нем, явилось таинственное исчезновение, а может, и злонамеренное похищение дочери. Он старался обмануть себя, оправдать. Однако причины были глубже: человек крайне эгоцентричный, он совершенно не занимался детьми, они росли, шли определенным каждому путем под контролем сначала Арины и деда, потом воспитателей, и лишь внезапная болезнь Ксении как-то нарушила этот уклад. Но и здесь все определилось будто само собой: отец, решившись на добровольное изгнание, оставил Петербург, свой круг, однополчан и, забрав внучку, уехал в Крым...

А любил ли он, Николай, своих детей? Он просто не знал их, как обнаружилось это после войны, после революции и во время второй войны, междоусобной. Он не мог понять, например, почему тихий Андрей, бывший студент-горняк, никогда не отличавшийся дворянской спесью и даже водивший дружбу с сыном Арины Иваном, стал монархистом, сподвижником убийцы Слащева? Почему кадровый военный Виктор, прошедший фронт, окопы, бесчестье поражений, стал мягче, уступчивее, терпимее и утратил то, что заложили в него кадетский корпус, юнкерское училище, служба в привилегированном полку — офицерскую непримиримую кастовую спесь и презрение к идеям и людям. А какая у него росла дочь — добрая или злая, честная или лживая, человеколюбивая или нелюдимая? С ним Ксения была всегда немногословна, точно стеной отгораживала себя от него, и то немногое, что он узнавал о ней, были сведения деда. Он, Николай, поэтому и воспринимал их всегда с улыбкой.

Так он потерял детей. Но пока суть его существования составляли страсти государственные, борьба за идеи, претворение которых в жизнь должно было улучшить самую жизнь, усовершенствовать, сделать, с его точки зрения, благо для общества, — наличие или отсутствие детей тревожило его мало. Теперь, разуверившись в своей борьбе, покатившись вслед за своими кумирами и партийными лидерами вправо, он с удесятеренной силой почувствовал одиночество, духовную пустоту именно в сфере личных, своих отношений с детьми, которыми, кажется, тяготился с момента рождения первого сына. Видимо, тогда это был протест против действий жены, женщины волевой и энергичной, которая — теперь это можно признать без утайки — целиком подчинила его. Не исключено, что именно ранняя смерть ее вызвала бурный приток его активности во всех жизненных сферах, в том числе и в политике, ставший своеобразным протестом против его прежней бесхребетности и аполитичности. Внутренние силы буквально распирали, разрывали его. Он полюбил карты, стал постоянным посетителем аристократического яхт-клуба на Большой Морской, где собирались жуирующие мужчины, любители вкусно поесть и повеселиться.

В нем бурно заиграла плоть. Тогда-то он впервые вломился однажды в узенькую, со скошенным потолком, подчердачную комнатку Арины и грубо овладел ею. И потом, дождавшись, пока заснет дом, неизменно приходил к ней — чистой, пышнотелой, с бело-голубой бархатистой кожей, и, сорвав одеяло, валился ей на большую грудь, пахнущую молоком. Арина молча и покорно принимала его ласки, и эта покорность, как ни странно, лишь усиливала его постоянное желание. Иногда он оставался у нее, засыпал, усталый, с неясным чувством гадливости по отношению к самому себе. С рассветом Арина будила его одной и той же фразой: «Идите уж, барин. Утро. Светает уже, не спят».

Николай Вадимович действовал как опытный конспиратор. Он был уверен: о его отношениях с кормилицей никто не догадывается. И ошибался. Ксения и во второй раз стала свидетелем его позора. Однажды она проснулась, мучимая неясными ночными кошмарами, и, поднявшись наверх к Арине, чтобы та защитила ее от дурного сна, увидела в ее кровати отца и полные муки глаза кормилицы. Ей показалось, страшный ее сон продолжается. Захотелось закричать от ужаса, от чудовищной нереальности происходящего. Обливаясь слезами, Ксения вернулась в свою спальню и просидела до утра возле окна, шепча слова молитв, призывающих доброго боженьку спасти Арину и покарать отца. Ксения не подала виду, что ей известна позорная тайна, у нее оказался твердый характер матери. Но именно тогда и началось отчуждение, которое с годами переросло в плохо скрываемую неприязнь к отцу...