— У них ничего не было, — повторила Рэйчел, — однако они создавали необыкновенные произведения. Они творили. Они отдавали. Одаривали прекрасными работами то самое общество, что отняло у них все.
Фредди угукал в ответ. Слушал он ее вполуха, не отрываясь от деловых страниц «Санди таймс». Внезапно его пресловутая деловитость, равнодушие, гонор возмутили Рэйчел.
— Какой контраст, — сказала она, — по сравнению с некоторыми моими знакомыми. С теми, у кого есть все, но кто никогда и ничего не отдает просто так.
— Избавьте меня от морализаторства, — устало произнес Фредди, отложив наконец газету. — К вашему сведению, сэр Гилберт — если вы его имеете в виду — уже создал больше рабочих мест, чем многие за всю жизнь. Он нанимает людей, платит им за работу, тратит деньги в отелях, ресторанах и автосалонах. Всем от него только польза и выгода. Всем.
— Неужели? — откликнулась Рэйчел. — Почему же тогда он платит столь мизерные налоги? Благодаря вам, кстати.
— Вы не понимаете, о чем говорите.
— Но начинаю понимать. Вот вы, например, мотаетесь за ним по всему миру с документами на подпись — трастовый фонд здесь, офшорная бухгалтерия там. Перемещаете деньги туда, куда налоговики не смогут дотянуться. У Мадианы, вероятно, статус нерезидента? Спорим, что большинство компаний Гилберта записаны на ее имя? Спорим, он декларирует уровень доходов не выше, чем у медсестры?
— Все, что мы делаем, — ответил Фредди, — находится в рамках закона.
— Но закон может измениться.
— С чего вдруг?
— С того, что людям это надоело.
— По-вашему, грядет революция, а? Так называемый народ готовится сооружать баррикады и смахивает пыль с гильотин? Я так не думаю. Выдайте им вдоволь полуфабрикатов и телепередач про то, как в джунглях унижают знаменитостей, и они даже не привстанут с диванов. Нет, этот закон в обозримом будущем не изменят. Между прочим, на днях я был на приеме в номере 11[24], где имел продолжительную беседу с канцлером, и у него совершенно… иные приоритеты, доложу я вам.
— И конечно, вы с ним хорошо знакомы, да?
— Семейные связи. Наши отцы вместе учились в начальной школе.
Рэйчел возвела глаза к потолку:
— О господи, похоже, эта страна ничуть не изменилась за последнюю сотню лет.
— А все потому, что система функционирует идеально.
— Никто не мешает богатым быть богатыми, — сказала Рэйчел, — просто им надо бы научиться умерять свои запросы.
Фредди рассмеялся.
— Нет, ну зачем им подвальное помещение в одиннадцать этажей? Зачем вывозить меня в Швейцарию, когда мы могли бы спокойно сделать домашнее задание дома вечером?
— Что, кроме много чего прочего, мне нравится в вас, Рэйчел, — ответил Фредди, — так это ваша скромность. Вряд ли вы понимаете, каким ценным активом являетесь для этой семьи. Мадиана вызвонила вас в Лозанну, чтобы продемонстрировать Паскалю — одному из самых состоятельных людей в Швейцарии и большому снобу в придачу, — что у ее дочерей имеется личный преподаватель, которого можно вызывать в любой момент нажатием кнопки. Слышали бы вы ее за обедом — она только о вас и говорила. «Да-а, она изучала латынь в Оксфордском университете. Естественно, закончила с отличным дипломом».
— В Оксфорде нет факультета латыни, — возразила Рэйчел. — Я училась на факультете английского языка. И диплом у меня не первой степени, а второй.
— Я же говорю, вы молодец, — похвалил Фредди. — Меня и вторая степень будь здоров как впечатляет. Давайте выпьем за это, я закажу вам шампанского.
Но Рэйчел не желала сворачивать разговор:
— У беднейшей половины мира столько же денег, сколько у восьмидесяти пяти самых богатых людей. Вы знаете об этом?
— Разумеется, да. — В голосе Фредди слышалось раздражение. — Это было во всех газетах. Бессмысленная статистика.
— Бессмысленная? Разве она не заставляет задуматься?
— Я и задумываюсь — о том, что беднейшей половине мира пора бы наконец взяться за ум.
— Правда? — Рэйчел искала на его лице признаки иронии, ей не хотелось верить, что он говорит всерьез. Но пришлось поверить. — Мне никогда вас не понять, как и людей вашего круга. Что… доставляет вам радость, например? Для чего вы живете?
— Я скажу вам, что меня заводит, — ответил Фредди, хотя спрашивали его не совсем об этом. — Наивные политические речи, исходящие из юных нежных уст. Я нахожу это невероятно возбуждающим. Сильнее меня способны возбудить только те же речи, но с йоркширским акцентом. — Он огляделся и показал глазами на туалет в конце салона: — Вперед, это наш шанс вступить в клуб высотников. На частном самолете! Когда еще вам представится такая возможность?
Рэйчел напомнила ему, что на борту дети, а чтобы Фредди не возобновил приставания, до конца полета она просидела рядом с девочками.
* * *
«Мерседес» ждал их на вертолетной площадке в Баттерси, но в машине вместе с мужем находилась и Фаустина, что было непривычно. Она устроилась на заднем сиденье между близняшками, Рэйчел села впереди. Фредди взял такси до дома. Фаустина крепко обнимала девочек. Ни она, ни Жюль почти на открывали рта. И это вселяло тревогу.
— Что-то не так? — спросила Рэйчел, когда они добрались до особняка Ганнов.
Фаустина, не отвечая и едва не подталкивая детей в спину, повела их в дом через парадные двери, Рэйчел и Жюль, как всегда, направились к заднему входу.
— Я покажу вам.
Вместо того чтобы спуститься в маленькую кухню для персонала, Жюль направился вверх по ступенькам, и они вышли в сад. Там было полно строительного мусора, а посередине стояли подсвеченные щиты, огораживая громадную яму.
Жюль подвел Рэйчел к восточной стене и указал на нечто, лежащее на земле. Под куском брезента угадывалось тело животного.
— Мортимер, — просто сказал Жюль.
— О нет… — Рэйчел опустилась на колени и потянулась рукой к мокрому брезенту. — Только не Мортимер. — Голос ее дрогнул, на глаза навернулись слезы.
— Не трогайте, — предупредил Жюль. — И не смотрите. Это ужасно.
— Но почему? Что произошло?
— На него напали. Мы услышали страшный шум в саду. Но когда прибежали сюда, он был уже мертв.
— Кто мог напасть на него? Лиса? Он одолел бы лису, разве нет?
— Кто-то крупнее, чем лиса. Должно быть. Не смотрите!
Рэйчел невольно тянуло приподнять брезент.
— Это страшно. Морда… ее нет. Половины тела тоже нет. Съедена. — Жюль положил руку на плечо Рэйчел и помог ей подняться: — Идемте. Вернемся в дом, нам надо выпить. Девочкам расскажем утром.
14
Позднее Рэйчел скажет врачам, что с того дня — с воскресенья, когда она столь неожиданно очутилась в Лозанне и когда погиб Мортимер, — все и начало разваливаться и ужас поселился в доме.
Во вторник она отправилась в тюрьму в Иствуде навестить Элисон, на свидание она записалась заранее.
До сих пор Рэйчел не приходилось навещать заключенных, и она представления не имела, чем это для нее обернется. Тюрьма находилась в сельской местности, от станции Рэйчел долго ехала на автобусе, и у всех пассажиров были застывшие, похожие на маски лица, а в глазах читалось, что ничего хорошего они от этой поездки не ждут. Тюремные ворота мало чем отличались от ворот пригородного жилого участка. Рэйчел захватила с собой все документы, удостоверяющие ее личность, какие у нее имелись, и правильно сделала, потому что ей пришлось показать их все, прежде чем ее впустили в помещение для посетителей. Там их продержали минут двадцать пять, затем раздался звонок, после чего всех провели в зал.
Рэйчел не видела Элисон лет пять, а с той недели, что они провели вместе в Беверли летом 2003 года, казалось, минула целая жизнь. Элисон выглядела похудевшей, и стриглась она теперь короче, чем раньше. И было непонятно, рада ли она встрече со старой подругой. Зал для свиданий был полон, столы стояли ближе друг к другу, чем хотелось бы Рэйчел. Поначалу обе чувствовали себя неуютно, разговор не клеился: Рэйчел расспрашивала о том, как живется в тюрьме, Элисон монотонно отвечала.