огромности масштаба ее программ строительства и градопланирования, но благодаря ее особенному отношению к архитектурной эстетике, поражающему его [британского архитектора] своим отличием от его собственного отношения. Как глубоко не поглощает нас, британских архитекторов, задача об установлении новой архитектурной традиции[662], являющейся во многих отношениях отражением глубокого общественного сдвига, архитектура в стране, которая в своей социальной системе свалила вековые традиции и установила совершенно новый строй, представляет для нас гораздо больше, чем чисто академический интерес. Однако многие из нас, кто сознавая недостаток философского обоснования у нашей новой архитектуры, смотрели с особым ожиданием на Советскую Россию в поисках ответа, не сумели, при всем старании, найти в ней ничего такого, что они могли бы признать за архитектурное выражение нового философского миросозерцания. Явление это имело много толкователей и много толкований. Несмотря на это, в нашем понимании этого явления есть еще много пробелов. Кстати, ввиду этого обстоятельства следует особенно приветствовать текущую выставку в Королевском институте британских архитекторов[663].
Есть одна черта, которая иностранному (т. е. несоветскому) архитектору кажется трудно объяснимой, это по-видимому полное единодушие, с которым советские архитекторы и изучающие архитектуру признают безусловную правильность их нынешнего эклектического стиля, который господствует во всех типах построек, хотя и принимает самые различные формы, начиная со строго-классических воспроизведений стилей минувших времен и кончая наивными фантазиями из детской книжки с картинками.
Нельзя сказать, чтобы западные архитекторы недооценивали силу традиции в их собственных национальных школах архитектуры; они отлично понимают, как страна с таким сильным чувством своего прошлого, как Франция, продолжает отражать в своей современной архитектуре принципы (если не самые формы) XVII и XVIII столетий; они не удивляются тому, что монументальная мощь так называемого «палладианизма» прошлого по сию пору дает свой отпечаток на официальных зданиях Великобритании. Равным образом, не является чуждым для Запада влияние на архитектуру популярных настроений в форме остроумного применения извращенно-упадочных стилей[664]. В Великобритании, и даже в еще большей степени в САШ, напыщенные дворцы банков и промышленных комбинатов создали собою чуть ли не особый, только им присущий стиль, популярность которого совершенно очевидна. Однако в Великобритании, равно как и в Америке, и во Франции всегда существовало, бок о бок с этими популярными направлениями, экспериментирование в стиле, отражавшее множество иных влияний в современном обществе. В архитектурном отношении беспримерной особенностью России является то, что в этом неоспоримо тесно переплетенном географическом мире великое множество народностей, населяющих шестую часть земной поверхности, сознательно избрало для архитектурного выражения новых революционных социально-политических и экономических идеалов стили прошедших эпох, не взирая на существенную противоположность присущей этим эпохам философии.
Поэтому западный архитектор ставит себе вопрос: почему же нынешняя Россия довольствуется архитектурными мотивами, главным образом созданными дореволюционными правящими классами? Кроме того, его удивляет то, что среди русских архитекторов, по-видимому, отсутствует какое бы то ни было эстетическое экспериментирование в тех направлениях, которые всюду на свете представляют надежды и восторги тех, кто считается вперед глядящими революционерами искусства. Проверить, действительно ли это так, нет возможности из‐за трудности сообщения с архитектурными кругами СССР. Более того, судя по приведенным ниже цитатам, экспериментальный подход, хотя бы и в несколько туманной форме, как будто бы все-таки существует, но … тем или иным путем он как будто бы пресекается даже еще раньше, чем он достигает стадии [о]публикования. Однако говорить об этом как о сознательном подавлении попыток восстания против авторитета[665], значило бы вводить в заблуждение. Дело здесь в другом. Настолько сильна традиция приятия авторитетов[666], настолько неоспоримо принимается (кажущаяся религиозное по своему характеру) вера в непогрешимость линии действия, положенной свыше за диалектически правильную, настолько мощна логика теории, что всякий, кто отклонится от нее в своих действиях, становится ни с чем не связанною и бесполезною частью всего этого сложного механизма. Независимость суждения — это не столько акт оппозиции, сколько акт отказа от всякого участия во всенародном мерном шествии вперед в непреложно установленном направлении.
Для того, чтобы понять, как отражается такое положение дел на советском архитекторе и на его архитектурных творениях, необходимо составить себе по возможности ясное представление о его положении в советском обществе как члена своей профессии и как артиста. Некоторый свет в этом отношении проливает журнал «Архитектурная хроника» («Архитектюрал Кроникл»), на английском языке, издававшийся в Москве в 1945 и 1946 гг. Пока что этот журнал, по-видимому, не привлек к себе никакого внимания в Великобритании или, во всяком случае, оно было самым незначительным. Насколько нам известно, приводимые ниже выдержки до сих пор никем в нашей стране не цитировались. Первое, что становится очевидным из этого журнала, это то, что до 1946 г. в России не было ясно [с]формулированной эстетической теории. Правда, заявления общего характера делались по этому поводу время от времени политическими и профессиональными вождями, но все же эстетической теории из основной философии выведено не было, не в пример тому, что имеет место почти во всех других областях русской жизни. В первой половине 1946 г. Каро Алабян[667], в то время Президент Академии архитектуры СССР, высказался по этому поводу следующим образом на заседании Президиума Академии:
В области теории архитектуры мы пока еще не имеем систематической работы, которая проливала бы свет на главные явления в современной архитектуре и в ее истории, трактуя их с точки зрения научной мысли — с точки зрения марксизма-ленинизма. Это имеет отрицательное влияние как на нашу архитектурно-конструктивную[668] практику, так и на нашу научную работу.
Продолжая свою речь, Президент Академии указывает, что это положение вещей надлежит исправить:
Академия архитектуры, правда с некоторым запозданием, принялась за решение этой задачи. На одном из своих заседаний Президиум вынес постановление о необходимости обратить серьезное внимание на выработку советской теории архитектуры.
События августа 1946 г. придали этой работе особую срочность. По словам редакции «Архитектурной хроники» (№ 11):
Советские архитектурные круги быстро откликнулись на решение ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. насчет журналов «Звезда» и «Ленинград», относительно репертуаров театров и относительно фильма «Большая жизнь»[669].
События эти были отмечены и обсуждены в журнале «Хорайзон»[670].
По словам этого журнала, в результате этих событий один из только что упомянутых русских журналов был закрыт, а у другого был сменен редактор. Кроме того, два связанных с этими журналами известных писателя были лишены права публиковать свои произведения за то, что они, помимо всего прочего, «вносили идеологический разброд и сумятицу в среду ленинградских писателей»[671].
Вскоре после