Читать интересную книгу Шопен - Ярослав Ивашкевич

Джейн Стирлинг напоминает литературную героиню из какого-то до чрезвычайности сентиментального, но бесконечно благородного романа. Нам не хотелось бы смотреть на нее так, как, может, посмотрел бы на нее Диккенс. Но мы и не назовем ее «молодой особой», как это делает Гэнч. Когда Шопен умер, ей было 45 лет. Это была «старая дева», типичная англичанка тех времен, в меру сентиментальная, в меру экзальтированная и нашпигованная библией, но сердце было у нее золотое, да к тому же она отличалась необыкновеннейшей деликатностью чувств. Она принадлежала к тому типу женщин, которые умеют помнить о крохотнейших мелочах, облегчающих мужчинам жизнь. Это редкий, а потому весьма ценный тип.

Опека Джейн Стирлинг быта почти что неприметна для глаз, хотя порою доброта мисс Джейн, как и ее сестры, чудаковатой миссис Эрскин, чуточку утомляла Шопена. Трагедией любви без взаимности всегда является то, что она вызывает раздражение, смешит, а в конце концов надоедает. Мисс Стирлинг была существом чрезвычайно несчастным. Несомненно, любовь ее к Шопену — одно из самых сильных, глубоких и крепких чувств, которые пробудил к себе великий композитор. Любовь эта не была исключительной или экзальтированной на романтический манер, она не походила на пламя, скорее всего была она гораздо более понятной нам, гораздо более близкой.

Мисс Стирлинг старательно подчеркивала, что она не англичанка, а шотландка, и отыскивала родственные черты, которые связывают два народа — польский и шотландский. Бесспорно, любовь мисс Стирлинг к Шопену сделала Шотландию в наших глазах страной еще более интересной, н мы охотно посетили бы места, где побывал Шопен летом 1848 года, полюбовались бы замками, которые так ярко описывает он в своих письмах. Не вызывает никаких сомнений одно: ни мисс Стирлинг, ни ее сестре миссис Эрскин ни в малейшей степени не была свойственна пресловутая шотландская скупость. Значительные доходы обеих дам — и думается, вообще всей семьи — не раз и весьма деликатно позволяли им проявлять внимание к другу, великому артисту, а после его смерти — к семье, в особенности к любимой сестре Фридерика Людвике Енджеевич, с которой мисс Стирлинг подружилась так же сердечно, как некогда Жорж Санд.

Наверняка под влиянием обеих шотландок начал помышлять Шопен об отъезде в Англию Этот отъезд был обдуман и решен задолго до февральской революции 1848 года, так что его нельзя связывать с политическими событиями. Было уже пятое марта, а вести из Парижа до Варшавы добирались не скоро. Пани Юстына пишет сыну: «Курьер сообщал, что ты даешь концерт, а затем тот же час выедешь…»

Прежде всего дамы эти убедила Шопена, что в Лондоне он сможет лучше зарабатывать уроками, нежели в Париже, и что лондонский «высший свет», которого, кстати, обе дамы, постоянно жившие либо в деревне в Шотландии, либо в Париже, почти не знали, будет гораздо более благодатной почвой для творчества и педагогики Шопена, чем Париж.

Конечно же, причин, которые побудили Шопена уехать, было много Стремление к большим заработкам, погоня за учениками из богатой парижской среды, которые от революции бежали за канал, и, наконец, — а это, пожалуй, самое главное — беспокойство, свойственное всем смертельно больным людям, а особенно туберкулезникам. Эта вера, что где-то в ином месте будет ему лучше, здоровье его поправится, он выздоровеет. Известны проекты путешествий, которые не дают покоя умирающим чахоточникам; Шопен не только такое путешествие задумал, но и осуществил его. Поступок этот противоречил здравому смыслу: все здесь было для Шопена убийственным — и климат, и образ жизни, и далекие путешествия на север, и отсутствие, если не считать шотландок, близкого человека в этой пустыне, какой для него была Англия.

Была наверняка и еще одна причина, самая серьезная и самая тайная, в которой Шопен, может, не признавался и сам себе, а может, признаться не хотел. Однако оборвавшаяся дружба с Жорж Санд и ее отношение к нему причиняли Шопену большую боль — ему, конечно же, казалось, что личная его жизнь в Англии не будет такой тоскливой. Хотя он и писал Гжимале: «Говорят, что я женюсь на панне Стирлинг, но, пожалуй, скорей я со смертью обвенчаюсь», — поездка в Англию была одним только огромным обманом и предвещала разочарование, от которого не было никаких лекарств.

История с Соланж тоже была ему неприятна. Молодая дама отдыхала на юге у отца. Клесинжер, на чью глупость жаловался Шопен, оставался в Париже в поисках заработков. Клесинжер, как утверждает Джейн Стирлинг, ненавидел Шопена. Шопен осуждал его за то, что он бросил Соланж одну. В феврале 1848 года у Соланж родилась девочка. Через несколько дней дочурка умерла. Письма Шопена к Соланж говорят о глубоких чувствах, которые питал к ней Фридерик. Написанное после смерти ребенка письмо — это шедевр, вершина деликатности и такта. Огорченный, больной, раздосадованный художник остался верен себе, проявив эту благородную деликатность, которая так восхищала всех, кто близко знал его. Соланж — это эмоциональная тема зимы 1848 года, которую Шопен проводит в Париже. Ему хотелось бежать от этих одиноких дум, от разговоров с самим собой, но он знал, что бегство невозможно.

Соланж была темой последнего разговора Шопена с Жорж Санд. Случилось это 4 марта 1848 год… Шопен навестил пани Марлиани. Выходя от нее, он столкнулся с автором «Делии». Он сообщил ей, что она стала бабушкой. Соланж известила мать об этом событии, отослав письмо в Ноган, но мадам Санд была в Париже и ни о чем не знала. Когда мадам Санд после нескольких фраз, стремясь придать беседе доверительный тон, принялась выспрашивать Шопена о его здоровье, — тот ей холодно ответил и тотчас же распрощался. Это была последняя их встреча, и какая же знаменательная! Оба актера этой драматической сцены оставили нам ее описания, которые — о чудо! — в основном совпадают. Соланж стала той глухой стеной, которая их разделила.

Но еще до отъезда Шопена в Англию он пережил еще одно приключение — дал свой последний концерт в Париже. Весь «высший свет» собрался на этом полуофициальном концерте, как бы прощаясь с артистом да и со всей прежней жизнью, концерт ведь состоялся шестнадцатого февраля, меньше чем за неделю до революции. Последний парижский концерт Шопена был событием драматическим. Писалось о нем много. Но совсем по-иному, нежели о первом выступлении Фридерика, семнадцать лет назад. Были тут один только «друзья». Посматривая в зал, Шопен видел знакомые лица, это не прибавляло ему сил. Сыграв намеченную программу, Шопен в артистической чуть было не потерял сознание.

Играл он свои шедевры: Колыбельную, Баркаролу. Колыбельная — это вершина музыкальной формы: шестнадцать вариаций на фойе неизменного баса. Прежде чем окрестил он это сочинение Колыбельной, добавив первые два такта, он просто называл его «варианты». Но в то же время это поэтическая картина, окропленная солнечным светом, словно бы написанная импрессионистом, где первоначальная, близкая народной мелодия (она напоминает, как и родственная ей мелодия колыбельной из «Короля Рогера» Шимановского, известную польскую песенку украинских нянек) словно бы обволакивается каким-то туманом, пробиваемым лучами радуги. Баркарола — одно из самых серьезных произведений Шопена, которое долгое время не пользовалось вниманием пианистов, а затем завоевало у них горячую любовь. Равель сказал о Баркароле несколько теплых и метких слов. Присутствовавшие на том концерте Шопена рассказывают, что закончил он свою Баркаролу тихо и две последние октавы взял пианиссимо, хотя в печатном ее издании отчетливо видно здесь три «f». Что привело к этому — отсутствие сил или же слабость? А может, иная концепция этого сочинения, которая вдруг «нашла» на Шопена во время исполнения? У нас много свидетельств и описаний игры композитора — зависела она от разнообразнейших капризов. В одном только согласны все описывающие шопеновскую игру — в том, что была она необыкновенна.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});