Читать интересную книгу Вместе во имя жизни (сборник рассказов) - Юлиус Фучик

Байковский не отвечал, а только смотрел на Майку. Его худое и темное лицо, полное печального укора, походило на осенний сухой лист. Красно-желтое солнце, которое уже поднялось над горизонтом, выбравшись из желтоватых, кое-где голубовато-серых облачков, освещало его.

— Так почему все же вам хочется помогать людям?

— Ну, идите к водичке. Корова-то не моя, а сына. Один сын у меня в кооперативе, второй в Братиславе, был еще один, да погиб… — Байковский повел плечами и, повернувшись, зашагал к источнику.

Майка Штанцлова постояла еще минуту, прислонясь к столбу, удивленная, что старик с ней заговорил. Что ему надо? Может, просто ему скучно здесь? Скучно, и все? Но тут она почувствовала, что, подумав так, как бы обидела старика, и снова ощутила пустынность шоссе, зеленых откосов, безлюдие автобусной остановки и лежащих вокруг полей. Может, старик и прав, не к чему ей здесь стоять: автобусы тут в воскресенье не ходят, а у источника, возможно, кто-нибудь и остановится… Она снова почувствовала жажду после ночной еды, вина и коньяка. Старик хочет помогать людям, уже давно она такого не слышала, да ей никто и не поможет. Кто может помочь ей дома или у Тибора? Эти бессердечные свиньи? Ночью тогда кто-то пришел, она помнит громкий разговор и словно бы ругань, а потом Иво разбудил ее: «Майка, давай быстрее, поедем в Теплицы!» И она пошла, ей стало лучше на свежем воздухе, и здесь, у воды, она хотела остановиться, чтобы Иво вспомнил все и не был таким бессердечным. Она забарабанила по его спине, и он остановился. Из-за Иво она уже много раз была у Тибора. Из-за него она вчера кокетничала с Тибором и взяла деньги… Майке Штанцловой вновь стало одиноко. Безлюдное, пустынное шоссе пугало ее. Если бы Иво вернулся… Почему он спрашивал о деньгах? Тысяча крон — это немало, приличная сумма. Она может на них приодеться. И снова ей стало противно все: и то место, где она сейчас стояла, и этот железный столб. Ей стало противно все вокруг, потому что там в траве валялась тысяча крон, которые она взяла у Тибора, и ее вновь испугали эти деньги, испугало то, что из-за них она предала все, испугала ночь у Тибора, ночь, когда она взяла от него деньги. И Майка отлепилась от столба, решив пойти к воде, пойти за этим стариком, спросить его, может, приедет какой-нибудь автобус или машина… Ведь он говорил, что приедет… Но она еще раз спросит его. Сделав шаг, она повела плечами и, внезапно подумав, что она и правда очень непрактичная, нагнулась и подняла тысячу крон, сунула их в кошелек и медленно пошла за Байковским, шагах в двадцати от него. И когда она спустилась с шоссе на пастбище, Байковский уже сидел на краю бетонной кладки. Майка прислонилась к другому ее краю.

— Давно я уже сюда хожу, — сказал он, — это пастбище я арендую у деревни. А вы-то сама кто такая?

— Я? Студентка.

— Студентка? И ваш кавалер тоже студент?

— Да нет.

— Нет?

— Он директор.

— Директор? И чего же он директор?

— Директор городских парков.

— Ишь ты! А вы кем же будете?

— Не знаю.

— Как это «не знаю»?

— Да мне все равно.

— Все равно?

— Куда-нибудь меня распределят.

— И как же это вас будут распределять?

Она не ответила. Ее рассмешило то, что этот старик назвал Подгайского кавалером. Как-то удивительно странно прозвучало это в его устах. От Байковского пахло деревней, хлевом. Ее лицо было повернуто к солнцу, и темные большие очки, словно зеркальца, отражали солнце, облака и голубоватое небо. «Что сделает отец?» — подумала она, внезапно испугавшись, охваченная страхом, который она не чувствовала в ту минуту, когда уходила из дому в субботний полдень к Подгайскому. Может, он уже что-нибудь сделал. Она поежилась. Может, он уже разгромил этот курятник Тибора. Он и так постоянно твердил, что Тибор Корнель странно живет, что нужно было бы заглянуть в его квартиру; вчера отец опять грозил это сделать, но до утра ничего не случилось. Они неплохо поразвлекались, так было уже не раз. Тибора она давно интересует, и если бы она умела быть практичной… Фу! Она взяла от Тибора деньги, Иво знает об этом. Почему Иво спрашивал у нее о деньгах, почему Тибор дал ей их? Он обещал ей много денег. Если бы на квартиру Тибора нагрянули с обыском, если бы всех их там застукали… А у нее деньги от него… Она не спеша развязала косынку, сложила ее, сунула косынку в карман, сняла куртку. Поднялся ветерок. Она чувствовала его через тонкий свитер. Майка пригладила руками волосы.

Байковский оглянулся на нее. Он видел, как ветер треплет пряди ее черных, коротко стриженных волос.

В ее волосах блеснуло солнце. Бока, ноги, спину пронзил неприятный холод. У Тибора есть деньги, а это значит, что ей больше не гулять по парку с Иво, не сидеть с ним в темноте на скамейке, не слушать его рассказы о том, какие прекрасные парки будут вокруг нового района. Это значит, больше не ездить в Теплицы и сюда, к источнику. Она была пьяна, Тибор ее фотографировал, она смеялась, прикрыв глаза рукой, одной рукой глаза, другой — рот… Яркая вспышка, так сесть, так лечь — такие фотографии она уже видела, некоторые ребята собирают. Может, Тибор как раз и торгует ими. Тибор торгует всем, чем может. И этими фотографиями, а она должна быть практичной. Она сняла с плеч тяжелый рюкзак, посмотрела на воду, которая струилась среди чисто вымытых камней…

— Всякие люди сюда ходят, — долетели до нее слова Байковского, — полно всяких людей, в воскресенье особенно, но так рано никто не является. А что же это вы в такую рань отправились на прогулку? Сколько сейчас уже?

Майка посмотрела на тонкое запястье:

— Четверть пятого. И вправду рано еще… — Она зевнула, прикрыв рот рукой, и вновь вспомнила двор (там полно ржавых, старых машин, мотоциклов) и вспомнила прекрасно обставленную квартиру, в которой жил ее знакомый — Тибор Корнель, вспомнила большую стену, окрашенную в желтый цвет. Мысленно она опять увидела проступающие из-под краски черные буквы: «Михал Корпель. Автомотосервис» — и подумала о Тиборе. Чернью усики, торчащие под носом! Вдруг она подумала о двух сокурсницах, которых Иво привел к Тибору. Это были Зуза и Миа. Они исчезли куда-то с приятелями Тибора — с Педро и Джеком, потом опять появились, напились, и она напилась, и Тибор фотографировал ее голую… От него пахло бензином, а в соседней комнате были Иво с Врановской… Возможно, в третьей комнате были Зуза и Миа с Педро и Джеком. Ты, Майка, напилась из-за него, из-за Иво… Но почему они в такую рань уехали за город? Кто-то пришел, и все изменилось… «Быстрее, Майка, собирайся, уже светло!» — сказал Иво, и она ушла с ним, хотя ей было хорошо на той тахте, когда она прогнала этот противный сон. Сон был отвратительный, когда Иво будил ее, как остывший кофе… Она взяла деньги, большую сумму — тысячу крон, и Иво знает о них, может, он бы ударил ее, если бы не… Она зевнула еще раз.

— Так вы нас здесь видели?

— Видел, — сказал ей Байковский. — Почему ваш кавалер хотел вас ударить?

— Мы поругались, — пожала плечами Майка и опять зевнула, — поругались.

— Вы и вправду не выспались, — сказал с удивлением Байковский, набивая табаком кривую трубку. — Так я вам говорил, что сюда полно всякого народу ходит, и вот раз, дело было осенью…

Майка опять зевнула.

— Да, не выспались — видно, встали очень рано на прогулку. Но, послушайте, могу я вас о чем-то спросить? Жалеете?

— Почему? И о чем?

— Что здесь разошлись?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Да сюда все приезжают веселые.

— Не жалею.

— А нравится вам здесь? — спросил ее немного погодя Байковский. — Здесь, у водички?

— Здесь? Здесь хорошо, так, на время. И я сюда приезжала, раньше приезжала.

— Вы?

— Да.

— Я вас тут никогда не видел.

— Может, просто не заметили.

— Правда ваша, тут хорошо бывает, и много всякого народу ходит. Осенью в том году, как написано здесь…

— Где здесь?

— Да тут, на бетоне, — сказал Байковский и показал палкой, — тут написано, наш каменщик Ондркал из Коштиц написал, это он забетонировал родник, да какая это работа… Какой человек, такая и работа. Когда это было…

— А что там написано?

— Да сами посмотрите!

Майка наклонилась к воде и, держась за прохладную трубу, начала пить. Пила она долго. Ее мучила жажда после коньяка и вина, после сигарет, черного кофе и бессонной ночи, ее мучили усталость, обида и растущее отвращение к Тибору Корнелю и Ивану Подгайскому. Она отошла шага на два от бетонной плиты и посмотрела на надпись: «г. 1944». Поправила темные очки, снова взглянула на дату:

— А что это за надпись?

— Надпись-то?

— Ну да, почему здесь эта надпись? — Майка Штанцлова ударила по бетону маленькой рукой. — Что, с той поры отсюда вода забила?

— Да нет.

— Что-нибудь здесь случилось?

— А вы не знаете, что здесь могло случиться? — Запавшие глаза Байковского, полные немого укора, блеснули в желтоватом солнечном свете. Он сидел на плите, держа в одной руке трубку и кисет с табаком, а в другой палку. И вдруг он, подняв ногу в большом башмаке, ударил каблуком по бетону. Вновь его пронзила жалость, когда он вспомнил о незнакомце, которому дал тогда кусок хлеба. Ондра, бедняга, тоже погиб в том году, немцы убили его где-то в горах, и старик так и не узнал где. Ведь и тот незнакомец вполне мог стать для него сыном. Потерять сына да еще и не знать, где его могила, горше не придумаешь. Эта девушка считает себя несчастной, а всякий несчастный вроде меньше чувствует свою беду, когда узнает о беде еще большей; правда, тяжко ему рассказывать о том странном неизвестном человеке, которого здесь тогда убили… Разве тот несчастный не мог стать его сыном?.. И может, человеку легче, когда он увидит сына еще раз, хотя бы и мертвым? Разве тот незнакомец не мог стать его сыном? Оба они погибли одной смертью.