Петрограде, я не позволила вам умереть, потому что испытала сострадание к вам… и симпатию. Вот так просто. Но я ведь комиссар. Своих обязанностей в полку я исполнять теперь не могу, но ведь и смерть бывает партийной работой. Комиссар — представитель силы, и сила продолжает жить, пока последний ее комиссар ей верен.
— Черт вас побери, это же не о вас, Саша, — в голосе Щербатова прорезалась ярость. Впервые Саша увидела, как он теряет самообладание. — Носитесь со своим долгом комиссара, как с писаной торбой. Рветесь в герои, а там хоть трава не расти. Подумайте раз в жизни о чем-то, кроме своей этой великой исторической роли. Вы же не видите ничего больше, ничего! И так вы продолжаете и продолжаете чертову войну. России не нужно это, это разрушает ее, вы понимаете? Я о будущем России вам говорю!
Он резко подался вперед, словно намеревался схватить ее за плечи и встряхнуть, но остановил себя. Вспомнил, должно быть, в каком состоянии ее плечи.
— А я говорю о будущем всего человечества, — ответила Саша, глядя ему в лицо. — Вот только вы не понимаете, как создается будущее. Полагаете, будущее сообщают другим с помощью дара убеждения, или гипноза, или еще каких салонных фокусов? Нет. Будущее создается идеей. Ты живешь идеей, сражаешься за идею и, когда приходит время, умираешь за идею. Так идея побеждает — если даже не сейчас, то хоть через десять лет, хоть через сто. Вот и все.
Они смотрели друг на друга, тяжело дыша.
— В вашем упрямстве нет никакого смысла, — тихо сказал Щербатов. — Все равно вы будете работать на Новый порядок, своей волей или иначе. Почему вы вынуждаете меня идти на крайние меры? Зачем делаете это с нами обоими?
Черт, губы дрожат.
— Не все мы можем изменить, — сказала Саша. — Но есть вещи, на которые соглашаться нельзя. Я хочу, конечно, чтоб мой Ванька учился в нормальной школе. Чтоб ребята из полка остались в живых. Чтоб Князев вернулся домой. Чтобы война наконец закончилась. И быть с вами я тоже хотела бы. Вот только ничего этого не будет. Пусть мои товарищи и я, мы невероятно далеки от святости. И я даже согласна с вами — то, что мы могли бы построить после этой войны, сильно отличается от того, что было задумано. Вот только зло, которое создаете вы… нам все наши грехи простятся за одно лишь то, что мы пытались, сколько могли, ему противостоять.
— Из нас двоих выбор был только у вас, — помедлив, ответил Щербатов. — И вы его сделали. Прощайте, Саша.
Глава 24
Полковой комиссар Александра Гинзбург
Июль 1919 года
Твоя жизнь не принадлежит тебе. Вступая в революцию, ты знаешь, что она заберет тебя без остатка. Ни врагов, ни друзей ты не щадишь, потому что не щадишь себя. В революции люди должны умирать мужественно.
И все же ты никогда не знаешь, как проявишь себя, когда придет время. Не окажется ли бегущее от огня животное в тебе сильнее человека со всеми его убеждениями и идеалами?
Саша нашла в себе силы переступить порог страшного дома сама, не дожидаясь, пока ее втолкнут. Но с дрожью и сбившимся дыханием справиться не могла. И когда конвоиры вдруг оставили ее у лестницы и молча, не глядя на нее, ушли, Саша не поняла, что это значит, никак этой ситуацией не воспользовалась. Тогда кто-то схватил ее за плечо и втащил за неприметную дверь возле лестницы. Ладонь легла ей на лицо, зажимая рот. Саша дернулась, пытаясь высвободиться.
— Тише, тише, — шепот. Вершинин. — Не такой уж вы на деле железный человек, Александра? Не спите на гвоздях, нет? Вон как вас трясет.
Комната, куда Вершинин затащил ее, оказалась кладовкой. Какие-то ящики, рулоны ткани… В углу стояли метлы и веники. Густо пахло плохо промытой половой тряпкой.
— Если вы хотите выбраться отсюда, вам надо взять себя в руки, и очень быстро. И слушаться меня. Сейчас я вас отпущу. Говорите только шепотом.
— Вершинин, вы что, дешевых шпионских романов начитались, — зашипела Саша, как только освободилась. — Что еще за драматические эффекты? Я бы не стала кричать, увидев вас. Ни от какого чувства.
— Рад видеть вас такой неумиротворенной, Александра, — Вершинин улыбнулся. — Это входило в мой контракт. Теперь быстро переоденьтесь вот в это.
Он протянул ей форму сестры милосердия — такую же, как та, что носила Вера. Пока Саша снимала осточертевшее платье, Вершинин отвернулся к двери. Он, конечно, ничем не рисковал — она не стала бы нападать на единственного человека, способного вывести ее из этого адского места. Но все равно от контрразведчика как-то не ожидаешь такой деликатности.
— Готово, — сказала Саша. — Я правильно завязала чертов платок?
— Приемлемо, — ответил Вершинин. — Сапоги я вам ваши принес. В этих модных туфельках вы далеко не уйдете, а нам надо спешить… Я же верно полагаю, что на вас креста нет? Не фигуральное выражение в данном случае. Вот, наденьте. Если вы, конечно, и вправду не ведьма и крест не прожжет вас насквозь.
— Сейчас проверим, — ответила Саша, послушно продевая голову в веревочную петлю. — Но разве нательные кресты носят не под одеждой?
— Под одеждой, разумеется. Но времена сейчас таковы, что ладно бы чем другим, а этим лучше не рисковать. Так. Идите рядом со мной, опустив голову. Офицер, ведущий куда-то медсестричку — зрелище распространенное и всем понятное. Есть много способов проявить милосердие к доблестным воинам, а жалованье в госпиталях — слезы. И многие прячут лицо, особенно поначалу. Только бы на службу надзора за, будь она неладна, нравственностью не нарваться…
Они вышли из здания. Никто не останавливал их. Оба сторожа у калитки старательно отвернулись при их появлении.
— Самое время нам отойти покурить, Степаныч, — сказал один другому.
Калитка оказалась не заперта.
— Как вы устроили это? — потрясенно спросила Саша.
— Вот вы, большевики, отрицаете ценность денег, — усмехнулся Вершинин. — А вас, красного комиссара, от участи худшей, чем смерть, спасает сейчас не что иное, как безграничная человеческая любовь к деньгам. Благо Вайс-Виклунд не поскупился. Через несколько часов