Читать интересную книгу Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) - laventadorn

— Хотел бы я знать, Лунатик, как тебе это удается... на вид — словно из прутьев, а весишь — как жидкий цемент.

— Врожденный талант.

Но Сириус так его и не отпустил, даже когда они добрались до больничного крыла. Все так же на закорках он доволок свой груз до самой двери и даже протащил сквозь нее. Ремус беспомощно смеялся и никак не мог остановиться — пока не заметил в лазарете знакомое носатое лицо; черные глаза смотрели изумленно и брезгливо.

Бродяга остолбенел, вцепившись в своего пассажира; Ремус грудью почувствовал, как у Сириуса напряглись плечи — точно превратились в железную балку.

Снейп сидел по левую сторону от мятно-зеленой занавески с заглушающими чарами. Ноги скрещены в лодыжках, локти — на подлокотниках, пальцы сложены домиком. Слишком... нарочитая поза — чего-то в этом роде ждешь не от подростка, а от человека постарше. Было в этом что-то такое... очень странное — то ли в самой сцене, то ли все-таки в Снейпе... Ремус даже не мог объяснить — просто знал, что его ожидания в чем-то не оправдались, и все.

Хотя он и не поверил в теорию Питера о темной магии — а он не поверил, и сам не знал, почему; просто она отчего-то резала слух — но Снейп и впрямь стал слегка другим; это было что-то неуловимое и необъяснимое, почти столь же странное, как Лили, которая снова с ним сблизилась — и даже больше, чем раньше...

Но Ремус прекрасно знал, какая это пытка — держаться вдали, когда кем-то по-настоящему дорожишь. Даже если злишься на этого человека и хочешь видеть, как ему больно; даже если хочешь сам причинить ему боль. Рано или поздно приходится выбирать, что для тебя мучительнее: простить или не прощать.

Сириус разжал пальцы, и Ремус, как по горке, съехал по его спине на пол. Выпрямился, опираясь на Бродягу, и как можно незаметнее заглянул ему в лицо. Знакомый жесткий прищур вернулся снова, и Ремусу это не понравилось — он терпеть не мог, когда у Сириуса появлялся этот взгляд. Хотя обычно тот на Снейпа так не смотрел... считал, что их с Джеймсом выходки ничего не значат — они просто прикалываются над ним, точно так же, как и над всеми остальными... Вот только это были отнюдь не их обычные приколы.

В общем, когда Сириус смотрел на кого-то с таким выражением — Ремуса мутило. Оно означало, что кому-то сейчас придется плохо — и обычно не тому, в кого метил Бродяга. В прошлый раз пострадали многие из тех, кто был сейчас в комнате.

Ремус испуганно покосился на Снейпа — тот устроился поудобнее на своем стуле в противоположном углу лазарета и снова сложил пальцы домиком. В этот момент из-за заглушающей занавески появилась мадам Помфри — любопытство на ее лице быстро сменилось пониманием, а затем тревогой.

— Мистер Люпин, — она вздохнула, покачав головой, и с готовностью шагнула вперед. — Так и думала, что вы сегодня заглянете.

Она махнула палочкой в сторону кровати на другом конце комнаты — так далеко от Снейпа, как только возможно — и невербальным заклинанием заставила свернуться лежащие на ней одеяла. На память мадам Помфри не жаловалась.

Ремус улыбнулся — так, словно в лазарете не было никакого Снейпа, никто не вслушивался в каждое слово, и рука Сириуса под пальцами не казалась железной.

— Как я соскучился по вашим нотациям. Когда их читает кто-то еще — это совсем не то.

Он ущипнул Бродягу за руку сквозь плотную мантию. В ответ тот подтолкнул Ремуса в сторону кровати, но смотрел при этом только на Снейпа; не отвел взгляд даже тогда, когда Ремус затащил его за заглушающие занавески — мадам Помфри как раз их задергивала.

— Что здесь делает Сопливус? — спросил Сириус отрывисто, как только она с этим покончила.

— Может, стоит спросить у самого мистера Снейпа? — мадам Помфри приподняла брови и, осторожно придерживая Ремуса за плечо, помогла улечься на постель — под спиной у него возникла воздушная подушка, которая развеялась, когда он опустился на матрас.

Сириус не ответил — только уставился на медсестру все с тем же хищным прищуром.

— Не хотите? — сказала она. — Тогда, возможно, это вас не касается — всего лишь профессиональное мнение, ничего личного, — и взмахнула над Ремусом волшебной палочкой, выписывая затейливую сеть восьмерок.

В воздухе замерцали линии, по которым можно было отслеживать его жизненные показатели. Он уставился на них с вежливым безразличием и пытался представить, с чем бы таким эту картину сравнить, но в голову лезла только инвентарная опись болячек.

— Милостивая Ровена... — мадам Помфри нахмурилась. — Мистер Люпин, что вы вчера с собой сотворили?

— Ничего такого, — слабым голосом сказал он. — Иногда оно просто... тяжело проходит.

— Да, — немного помолчав, согласилась она. Потрогала его лоб, словно проверяла температуру, хотя диагностические заклинания показали бы, будь у него жар. Ремус на секундочку закрыл глаза, мечтая, чтобы на месте школьной медсестры оказалась его мать. Но магглов в Хогвартс не пускали — они плохо переносили разлитую в воздухе магию. И только раз, когда Ремус учился на втором курсе, и очередное полнолуние прошло особенно тяжело, Дамблдор разрешил ей прийти, нарушив этот запрет впервые за все время своего директорства. Мать пришлось уводить силой — у нее пошла кровь из ушей; тогда она дала Дамблдору пощечину и твердо заявила, что никто не смеет разлучать ее с сыном. Жуткое воспоминание, даже несмотря на то, что для Ремуса все его превращения сливались в одно — нескончаемая вереница, которая тянулась, сколько он себя помнил.

— Отдохните как следует, — мадам Помфри ловко и заботливо подоткнула ему одеяло. — Не лучшее начало для нового года, но после ужина и крепкого сна вы пойдете на поправку. Мистер Блэк — вы останетесь с мистером Люпином, — добавила она; Ремус — он так и не открыл глаза — невольно представил себе волшебную палочку, сурово указующую на Сириуса. — Только не шумите — иначе мигом отсюда вылетите.

— Если Сопливус не сунет сюда свой лоснящийся шнобель, — произнес Сириус. — Не то я за себя не ручаюсь.

Мадам Помфри не удостоила его ответом и вместо того сказала:

— Ремус, дорогой мой, это для вас, — и махнула в сторону подноса, заставленного разноцветными зельями, когда Ремус разлепил глаза. А затем она ушла — скрылась за звуконепроницаемой занавеской; экран был таким мощным, что ее присутствия больше не выдавал ни единый звук.

В зельеварении Ремус ничего не смыслил — не смог даже получить на экзамене "выше ожидаемого", чтобы взять этот предмет на старших курсах, но эти зелья он знал, пожалуй, даже лучше, чем Слагхорн. То кобальтово-синее, что словно мерцало изнутри — это болеутоляющее. Вон то, ярко-коричневое — мышечный релаксант. А это, опалесцирующее и сероватое — мощное снотворное; его магия заключалась только в том, что оно позволяло крепко уснуть и проспать ровно десять часов. Но сон исцелял уже сам по себе, и после каждого полнолуния Ремусу хотелось только одного — спать.

Сириус не предлагал ему выпить лекарства — просто по очереди изучал флакончики, склонившись над Ремусом, чтобы дотянуться до зелий. С ними любая пища на вкус становилась как корни травы, сдобренные крылышками насекомых, поэтому Ремус всегда принимал их после еды, даже анальгетик. Сириус это помнил.

— Ну как? — спросил Ремус, когда Бродяга поставил снотворное на место, звякнув стеклом. — Углядел там что-нибудь ценное?

— Тебе виднее — ты в них лучше меня разбираешься. И не потому, что пьешь их каждый месяц, — уточнил он. — Не знаю, отчего у тебя такие проблемы с зельеварением — ты же по одному блеску можешь сказать, какой силы болеутоляющее, — во взгляде Сириуса мелькнула досадливая симпатия. Так было всегда, когда Ремус начинал приставать к нему с нравоучениями — из-за сигарет ли, из-за несделанного ли домашнего задания или из-за тех первокурсников, что заняли лучшие кресла у камина, когда Ремус хотел позаниматься, и за это Сириус наложил на них заклятье, от которого пальцы приклеивались к носу.

— Зелья еще скучнее уроков Биннса. Эти я изучил лишь потому, что они постоянно маячат перед глазами.

— Как скажешь, Лунатик, — согласился Сириус, возводя глаза к небу. — Убеждай себя, сколько влезет. Все равно ты скромничаешь.

— Не все же отличаются твоим непрошибаемым апломбом, — как можно серьезнее ответствовал Ремус.

— Зануда, — сказал Бродяга, но словам его недоставало убедительности; к тому же он опять улыбнулся краешком рта — как тогда, в поезде. — Повезло тебе, что ты такой дохлый, а не то б я расчувствовался, как девчонка, и полез обниматься.

Занавески зашелестели и раздвинулись — это вернулась мадам Помфри. Перед собой она несла поднос с рационом больного оборотня: мясо — отбивная — и немного бульона. На соседней тарелке была курица с картошкой — Ремус решил, что это для Сириуса.

— Сомневаюсь, что иначе вы бы оставили этот лазарет в покое, — произнесла медсестра, ставя поднос Ремусу на колени. — А у меня, мистер Блэк, есть и другие пациенты, которым тоже нужен отдых — как и мистеру Люпину.