Читать интересную книгу Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир - Борис Джонсон

Нельзя ли ей переночевать в госпитале? В итоге ей нашлось место в помещении, где жили прачки, а там за ее полное тело взялись вши. «Верьте моему слову, — шутила она в мемуарах. — Я просто уверена: вши — единственные трудолюбивые создания во всей Турции».

Она покинула империю Найтингейл, унося вошь в ухе да и почти во всех других местах. Вскоре она была уже за сотни километров от этого места, на причале знаменитой Балаклавы, как трудолюбивый шмель в своем ярко-желтом платье, ухаживая за изувеченными солдатами, которых грузили на корабли.

Инвалиды с обрубками конечностей радостно кричали (так она хвасталась) при одном только виде Старушки-Матушки Сикоул и с жаром клялись снова вернуться в строй. «За меня не бойсь, тетушка Сикоул, — говорил один из солдат с энтузиазмом клоуна из “Монти Пайтон”, — мне хватит и той ноги, что русские мне оставили. Вот скоро вернусь и снова им задам, не бойсь».

Через несколько недель она нашла площадку у холма возле Кадыкоя, примерно в трех километрах от Балаклавы, назвала это место Спринг-Хилл и, несмотря на наводнения, воровство и головотяпство турецких плотников, возвела очередной «Британский отель» — хибару в стиле Хита Робинсона — из кусков жести, старых ящиков и обломков корабельной обшивки, с большим британским флагом «Юнион Джек», реющим на крыше.

Внутри было уютно и тепло, и к Рождеству 1855 года про заведение Старушки Сикоул знал весь Крым. Там случались шумные вечеринки с поеданием сливового пудинга — под кларет и сидр с сахаром и специями. Ее рисовый пудинг так всем полюбился, что искалеченные солдаты ковыляли к ней за три версты со своих бивуаков, офицеры исхитрялись, чтобы заполучить горяченькие, только из печки, пироги. В свободное время — свободное от завоевывания неувядающей любви солдат своими блюдами и настойками — Мэри Сикоул проявляла мужество, какого от женщины никто не мог и ожидать.

Конечно же Флоренс Найтингейл — тоже женщина храбрая. Она все-таки приехала на фронт инспектировать госпиталя и целые дни проводила в седле. Часы напролет оставалась под сильным снегопадом, карабкалась по оврагам, добиралась до своего домика глубокой ночью и падала без чувств от усталости. Но по отчаянной бесшабашности Мэри Сикоул была вне конкуренции.

Мэри так жаждала острых ощущений и так презирала опасность, что то и дело оказывалась в зоне обстрела русских пушек — огромных корабельных орудий, вкопанных в землю и нацеленных на британские позиции. Ядра взрывали землю перед носом ее лошадки, и солдаты кричали: «Ложись, мамаша, ложись!»

Однажды снаряд просвистел совсем близко. Мэри бросилась на землю, да так неудачно, что вывихнула большой палец и навсегда осталась с этим уродством. Битва на Черной проходила у нее на глазах, и она прямо там, на месте обрабатывала раны французам, сардинцам и даже русским. Одного русского ранило в челюсть, и Сикоул инстинктивно засунула ему в рот палец, чтобы извлечь пулю, — и тут он сжал челюсти в смертельной агонии…

Лицо его медленно растянулось в улыбке, и, крепко сжимая перст Сикоул во рту, русский умер. А у нее до конца дней оставался шрам. Она первой из невоенных вошла в Севастополь после осады. Она была из тех, кто ищет в жизни адреналин, отличалась хитростью (однажды попыталась продать французам шелудивую лошадь, для чего замаскировала лишайные пятна мукой) и, похоже, очень успешно лечила людей.

Уж не знаю, какие секреты передала ей мама-«докторша» касательно горчичного рвотного зелья, но оно работало. Имеется куча свидетельств офицеров и солдат, которые в один голос утверждают, что она спасла их от брюшного тифа. «Она невероятно успешно лечит и выхаживает самых разнообразных больных», — говорил Уильям Г. Расселл, корреспондент газеты The Times, который так много сделал, чтобы открыть Мэри Сикоул широкой публике.

Ясное дело, к концу войны имя ее гремело — гремело почти так же, как имя Найтингейл. Незадолго до большого приема в Королевских Суррейских садах The Times сообщала, что в Королевском политехническом институте на Риджент-стрит продаются «замечательно правдоподобные портреты матери британской армии» по пять, по десять шиллингов и по два фунта. Мэри Сикоул прославилась не потому, что была милой эксцентричной особой, а благодаря ее вкладу в войну.

Британская служба медицинских сестер родилась среди ужасов Крымской войны, и, похоже, Сикоул и Найтингейл — хотя бы поначалу — обе ассоциировались с ее зарождением. Понятие сестринского ухода подразумевает систематическое внимание к симптомам эпидемических заболеваний, и сейчас это считается важнейшим элементом жизни города.

Триумф викторианского капитализма вызвал бешеный рост населения и, как следствие, — взрыв заболеваемости. Качественное мед обслуживание — вот оружие в борьбе с этим злом. В 1855 году Флоренс и Мэри сражались с инфекциями в армии, и в том же году лондонцы начинали борьбу с одним из самых ужасных источников заразы в городе.

Мясной рынок Смитфилд долго был бойней, где мешались навоз, запекшаяся кровь и рев забиваемых животных. По санитарно-гигиеническим соображениям его перенесли в Излингтон. В том же году парламент попытался прекратить эгоистические склоки между разными канализационными службами и учредил Лондонскую Комиссию Работ, что стало первой в новой истории попыткой создать в Лондоне центральную городскую службу — предтечу сегодняшнего Совета Большого Лондона.

К 1858 году река уже так смердела, что можно было сойти с ума. Парламентарии не могли больше этого выносить — вот они и поручили Джозефу Базалджетту создать огромную систему канализационных тоннелей, от которых город зависит и по сей день.

До лондонской власти наконец-то дошло. Если махнуть рукой на грязь и нужду, в которой живут бедняки, их болезни перекинутся на богатеньких. Начали избавляться от трущоб. В 1867 году доктор Барнардо создал прекрасное общественное движение за помощь детям Ист-Энда. В 1870-м Королевские фарфоровые мастерские Долтона выпустили фаянсовый унитаз, на котором были хорошо заметны загрязнения.

В разраставшихся таунхаусах, которые до сих пор любит и ценит средний класс Лондона, соотношение площади стен и остекления закрепили в законодательстве, основанном на понятиях о гигиене и вентиляции. В 1875 году был принят Акт о здоровье общества, который предписывал закладывать парки, чтобы кардинально улучшить заботу о здоровье населения.

Во имя здоровья человека внедрялись тысячи нововведений, но ни одно из них в подметки не годилось той простой мысли, которую продвигали Найтингейл и Сикоул: шансы выжить у заболевшего в сто раз выше, если ему доступен уход профессиональной медсестры. Прошло всего лет сорок после смерти Флоренс Найтингейл, и в Британии появилась Национальная служба здравоохранения, NHS, а ее главный принцип таков: каждый больной, как солдат Крымской войны, должен получить то медицинское обслуживание, в котором нуждается, а не только то, которое может оплатить.

Пожалуй, нет ничего удивительного, что к тому времени — середине XX века — Мэри Сикоул уже подзабыли. Сразу по окончании Крымской войны ее превозносили как прекрасную отважную старушенцию. Она ездила по воинским частям и наслаждалась овациями солдат, которые помнили ее. Она была принята в домах некоторых младших членов королевской семьи, а в одном из них служила личной массажисткой.

Однако со временем легенда о ней потускнела — все новости устаревают. Умерла она от «апоплексического удара» в возрасте как минимум семидесяти шести лет в Паддингтоне.

А вот лампа Флоренс Найтингейл горела все ярче и ярче, в глазах общества она продолжала неуклонно приближаться к статусу святой. Она удалилась на покой к себе в Мейфэр, где дожила до очень преклонных лет, терроризируя своих обожателей (особенно Сидни Герберта и поэта Артура Хью Клафа). Она издала энциклопедические тома о медобслуживании и уходе, добилась введения должности медсестры при работных домах — почему и считается прародительницей Национальной службы здравоохранения — и разработала санитарные нормы для больниц.

Мэри Сикоул не может похвастать таким теоретическим подходом и амбициями. Она была небогата, не имела связей в высшем обществе. Она не изучала статистику. Все это как-то объясняет ее относительное забвение, но не может оправдать один поразительный факт — один пробел в послевоенных чествованиях Мэри Сикоул.

Взносы в фонд Сикоул делал принц Уэльский (25 фунтов) и его брат, герцог Эдинбургский (15 фунтов). Но она так и не была удостоена высочайшего признания, которого удостоились многие другие. Она так и не была приглашена на прием к королеве.

Трогательная церемония вручения медали для Мэри Сикоул так и не состоялась. Не может быть и речи о том, что помешали расовые предрассудки, — нет, кому угодно, но не королеве Виктории. В своей книге Хелен Раппапорт убедительно показывает, что королева совершенно не различала цвета кожи. Она принимала и награждала людей всех рас со всей империи. В ее письмах и дневниках, которых не сосчитать, упоминаются Джошиа Хенсон, миссис Рикс, Сара Форбс Бонетта, Дулип Сингх и принц Алемайеху — всех их королева приняла.