Читать интересную книгу Мэрилин Монро - Игорь Беленький

Как и в «Ниагаре», действие заперто внутри «треугольника» с «роковой» женщиной. Там был едва обозначен любовник (Хэтауэй уделил ему два, много — три эпизода), здесь скороговоркой очерчен авантюрист-муж картежник Уэстон, но эта смена функций не имеет для фильма ни малейшего значения, ведь эти персонажи суть сюжетные фишки. «Ниагара», как помним, кончалась гибелью всех главных участников сюжета, здесь погибает только один — резко «отрицательный» персонаж. И эта, казалось бы, чисто сюжетная подробность теперь воспринимается как признак, мета тех существенных перемен, которые произошли с «роковой» героиней Мэрилин за год, отделивший «Реку, с которой не возвращаются» от «Ниагары». Ни Кэй, ни Матт Колдер уже не могут погибнуть, ибо у них, в отличие от супругов Лумис, появилась надежда на будущее.

Здесь возник характерный мотив укрощения женского своеволия. В «Ниагаре» коварство своей жены Джордж Лумис мог одолеть только одним способом — убив ее. И не потому, что не было иного сюжетного выхода, — фильм, напомню, фактически представлял собою песню, балладу, где действие разворачивалось (пусть и как бы независимо от режиссера) не по психологической, а по поэтической логике. Но «Река, с которой не возвращаются» — это не баллада, а реальная психологическая драма, и спокойный, терпеливый флегматик Матт делает все, чтобы «перевоспитать» симпатичную жену мошенника. В полном соответствии с пуританскими взглядами на семью Кэй должна выработать в себе уступчивость, подчинение воле мужчины. Но все эти задачи (не берусь здесь обсуждать предложенную концепцию семьи и роли женщины) не соответствовали сложившемуся имиджу Мэрилин.

В противовес Хэтауэю Преминджер уже не предлагает Мэрилин сниматься в привычной для нее одежде — в отличие от Роуз, Кэй суть героиня фильма, а не тень актрисы. Но это как раз то, с чем Мэрилин справиться не в состоянии. Она не умеет перевоплощаться и выражать априорные тезисы, она может быть только самой собой.

То, что мы увидели на экране, кажется не очень убедительным компромиссом между очевидной актерской беспомощностью Мэрилин и мощным воздействием режиссера, прославившегося именно умением работать с актерами. Более того, столкнувшись (возможно, в первый и в последний раз) с непрофессиональной исполнительницей, Преминджер создал ей специфические условия: основные события разворачиваются на натуре (у реки, на реке) и в движении, в поступках, в простых действиях. Ухаживает ли Кэй за избитым Маттом, за заболевшим мальчиком, заболевает ли сама, отбивается ли от приставаний Матта, неожиданно заинтересовавшегося ею, пытается ли справиться с рулем плота — поведение Мэрилин неизменно диктуется бытовыми, предельно простыми задачами. Да и общая обстановка — красота пейзажа, стремнина реки, — пусть и воспроизведенная довольно плоско (обыгрывалась лишь ширина экрана, предусмотренная «Синемаскопом»), поглощала и скованность Мэрилин, и ее некоторые чересчур театрально, искусственно звучавшие фразы — плод занятий с Наташей Лайтес. Преминджер жаловался позднее на то, что Лайтес вырабатывала у Мэрилин «настолько интенсивную артикуляцию, что энергичные движения губ и искаженная мимика исключали какие-либо съемки».

Опирался Преминджер и на помощь Роберта Митчума (Матт), опытного актера, создавшего к тому времени на экране тип «своего парня», грубоватого, туповатого, флегматичного (по мнению знавших его, этот тип в какой-то степени соответствовал его собственному характеру). На правах, так сказать, «семейного» знакомого (десятилетием раньше он работал на авиазаводах «Локхид» вместе с Джеймсом Дахерти) Митчум «опекал» Мэрилин во время съемок, делая это с привычной для себя мужиковатостью и тем помогая Преминджеру добиться от нее большей раскованности. Однако никогда не «игравшей» Мэрилин было трудно (если вообще возможно) вести себя непринужденно в чьей бы то ни было роли. В эпизоде, где Матт пытается укротить Кэй силой, Митчум, несмотря на всю его простоту в обращении с людьми и с женщинами, в частности, вынужден был, по его признанно, обратиться за помощью к режиссеру. Оказавшись в его руках, «она вдруг ослабела и, откинув голову, приоткрыла дрожащие губы. Я посмотрел на Преминджера: «Как же, черт возьми, я добьюсь своего, если она так вибрирует?» Большую часть совместных эпизодов, а это три четверти фильма, Митчум играл, так сказать, «на себя», оставляя своей очаровательной партнерше возможность оставаться очаровательной.

Но в том-то и дело, что очарование, привлекавшее (и привлекающее) миллионы зрителей в кинотеатры на фильмы с участием Мэрилин, могло быть полным и покоряющим, только если Мэрилин действовала на экране «от себя», если она «присутствовала», была, жила сама собой. Тогда было несущественно, какому сюжету подчинялось действие, как велика была роль, даже какой смысл вкладывался сценаристами и режиссерами в ее появление на экране. Она появлялась, и этого оказывалось достаточно. Но в фильме «Река, с которой не возвращаются» усилиями Преминджера Мэрилин стала не самой собой, а персонажем, героиней, пусть и плохо сыгранной. И именно потому, что на экране возникла некая Кэй, певичка из салуна, стало возможным утверждать, что она плохо сыграна. Последнее не удивляет, ибо исполнительница — непрофессиональная актриса. В этом фильме все слишком надежно, чересчур добротно — и съемки, натурные и павильонные, и игра Роберта Митчума и Рори Колхауна, и сцена погони конных индейцев за плотом, несущимся по реке, и железная связь событий, неотвратимо толкающая маленького Марка к такому же убийству, за которое посадили в тюрьму его отца. Для Мэрилин вся эта профессиональная добротность сценария и фильма была только помехой, и прежде всего потому, что она всерьез участвовала в сюжете. Нереальность этого участия можно сравнить только с тем, как если бы не только маленький Марк убил Харри Уэстона, но и десятилетний исполнитель роли Марка, Томми Реттиг, одновременно убил бы актера Рори Колхауна, исполнителя роли Уэстона. Двойственность Мэрилин в этом фильме в том и заключалась, что она оказалась не в состоянии ни остаться самой собой, ни сыграть, как положено, свою героиню.

«Есть что-то противоестественное, — писал А. Уинстон в «Нью-Йорк пост», — и в то же время странно возбуждающее в ослепительных и завораживающих гримасках мисс Монро посреди раскинувшихся пейзажей. Сама по себе она следует природным инстинктам… но своим гримом, ненатуральным цветом кожи противостоит природе. Возникает некоторая застылость — правда, ее трудно определить…» Эго очень верноепластическоенаблюдение. Критик А. Уинстон почувствовал ту двойственность, о которой я говорил. Мэрилин и в самом деле действует здесь как бы механически, даже напоминая иногда гофмановскую Олимпию, порождение «искусного механика и мастера автоматов»; у нее нет живой реакции — ее реакции, нет аромата живой плоти (flesh impact), о которой говорил Уайлдер. Это действительно можно назватьзастылостью, но таков результат совместных усилий Преминджера и Лайтес добиться от Мэрилин профессиональной игры. Но ведь все попытки заставить Мэрилин играть, то есть жить чужой жизнью, неизменно заканчивались ничем. Годом раньше, после выхода (и провала в прокате) «программера» «Обезьяньи проделки», режиссер Говард Хоукс разговаривал с Зануком: «Занук позвонил мне и сказал: «Говард, мы рассчитывали, что здесь родится «звезда», а вместо этого мы теряем деньги. Как это, черт возьми, получилось?» Я ответил: «Даррил, вы создаете реализм с помощью абсолютно неземной девушки. Она же — чистейшая выдумка, а вы стараетесь сделать реалистичное кино». Неудача «Реки, с которой не возвращаются» как раз и объясняется тем, что психологическая драма игралась актрисой, рассчитанной на роли, которые не следует играть, женщиной с неземной аурой.

В этом смысле любопытна позднейшая реплика Отто Преминджера: «Студия сперва избаловала ее — а на съемках «Реки» она была невыносимо избалована — до такой степени, что она потеряла всякое представление о том, что в состоянии сделать, а что не в состоянии, а затем, когда выяснилось, что силы ее образа, которой, как полагали, она пользовалась, у нее нет, от нее стали ждать игры, словно от обычной актрисы». После всего, что мы теперь знаем об отношении студийного руководства к Мэрилин, слова Преминджера звучат странно. Уж кого-кого, а Мэрилин у «Фокса» вряд ли особо баловали. Но если вдуматься, окажется, что он недалек от истины. Ее «баловали» в том смысле, что она всегда находилась в центре внимания, пристального и шумного, привычного, впрочем, для шоу-бизнеса с его циклом «спрос — реклама — спрос». Хуже другое: студийное руководство не определило для Мэрилин перечень ролей. Иначе не возникли бы роли вроде Нелл («Беспокойте не стесняясь!») или Кэй («Река, с которой не возвращаются»). В театре это назвали бы неопределенностью репертуара, ибо подбор ролей как раз и соответствует возможностям актера, его амплуа. Представление о том, что она в состоянии сделать, а что — нет, смазывалось еще и постоянными претензиями на то, чтобы «стать очень хорошей актрисой», как имел неосторожность заметить ей Джон Хьюстон. «Вот ею-то я и хочу быть во что бы то ни стало, — тут же отреагировала Мэрилин. — Я хочу совершенствоваться, развиваться и играть серьезные драматические роли. Мой репетитор, Наташа Лайтес, всем говорит, что у меня благородное сердце, но пока им никто почему-то не заинтересовался». Разумеется, эта жалоба не может не вызвать улыбки, но надо учесть, что малообразованная, практически никем не воспитывавшаяся, непосредственная и пылкая Мэрилин действительно обладала «благородным сердцем», а потому особенно нуждалась в профессиональных консультациях. К сожалению, ни Лайтес, ни сменившие ее супруги Страсберг таких консультаций ей не давали, а лишь помогали шоу-бизнесу обыгрывать ее природные данные, ее ауру, то, что Преминджер называет «силой ее образа». На мой взгляд, ни руководство «Фокса», ни даже Страсберги так и не поняли, что единственный образ, который могла создать и создала их подопечная, — это Мэрилин Монро.