Читать интересную книгу Волхв - Джон Фаулз

— Не пойму, чему верить, чему нет.

— Собственному сердцу.

— С тех пор, как я здесь, его не так просто поймать. — Помедлив, мотнула склоненной головой. Тон ее немного смягчился. — Когда вы в прошлый раз ушли, он сказал одну жуткую гадость. Будто вы… вы шлялись по девкам, а в греческих борделях легко подцепить заразу, и целоваться с вами не стоит.

— И на сей раз я, по-вашему, в бордель ездил?

— Не знаю я, куда вы ездили.

— Значит, вы ему поверили? — Молчание. Проклятый Кончис; еще на клятву Гиппократа ссылался, скот. Вперясь в ее макушку, я произнес: — С меня хватит. Ноги моей больше здесь не будет.

Подтверждая угрозу, я направился к столу.

— Прошу вас! — воскликнула она. И, подыскав слова:

— Я же не сказала, что поверила.

Я остановился, обернулся. Враждебности в ней, кажется, поубавилось.

— А ведете себя, будто поверили.

— Как же мне себя вести, раз я не понимаю, во имя чего он все кормит и кормит меня небылицами.

— Если он сказал правду, почему с самого начала вас не предостерег?

— Мы задавали себе этот вопрос.

— А ему задавали?

— Он сказал, что сам только что об этом узнал. — И, чуть ли не с нежностью: — Прошу вас, не уходите.

Она долго не отводила взгляд, и я убедился, что ее мольба совершенно искренна. Опять подошел к ней.

— Ну, мы до сих пор считаем его хорошим?

— В каком-то смысле да. — И добавила: — Несмотря ни на что.

— Дух мой сподобился-таки межзвездного перелета.

— Да, он нам рассказывал.

— А вас он гипнотизировал?

— И не раз.

— По его словам, именно таким способом он выведывает ваши сокровенные мысли.

Она было растерялась, вскинув глаза, но затем протестующе фыркнула:

— Смех, да и только. У него бы при всем желании не получилось. Джун всегда при этом присутствует, по его же настоянию. Гипноз просто помогает — весьма эффективно, кстати — вжиться в роль. Джун свидетельница: он объясняет, что от меня требуется… а я каким-то образом усваиваю.

— И Жюли — очередная роль?

— Я паспорт покажу. Сейчас нет с собой… в следующий раз. Клянусь.

— А две недели назад… почему не предупредили, что он собирается пустить в ход версию с шизофренией?

— Я вас предупредила: кое-что готовится. Насколько осмелилась.

Во мне снова зашевелилось недоверие; я чувствовал, что сомнения обуревают и Жюли. Что ж, придется признать: по-своему она и вправду меня предупреждала. Теперь, когда я перехватил инициативу, она заметно ослабила сопротивление.

— Ладно… По крайней мере, психиатр он все-таки или нет?

— Недавно выяснилось, что психиатр.

— Значит, все это надо понимать в медицинском плане? Бросив на меня еще один испытующий взгляд, принялась изучать узоры плитки.

— Он то и дело рассуждает о моделируемых ситуациях. О формах поведения людей, которые сталкиваются с непостижимым. И о шизофрении много рассказывает. — Пожала плечами. — Как перед лицом неведомого в человеке дробится мораль… и не только мораль. Однажды заявил, что неведомое — важнейший побудительный мотив духовного развития. То есть тот факт, что нам неизвестно, для чего мы родились. Для чего существуем. Смерть. Загробная жизнь. И тому подобное.

— Так что же он хочет с нашей помощью подтвердить или опровергнуть?

Не поднимая глаз, покачала головой.

— Честно говоря, мы всю дорогу это выведываем, но он… он приводит один и тот же довод: если он сообщит нам конечную цель, поделится своими ожиданиями, то мы непременно станем вести себя совсем иначе. — У нее вырвался сдавленный вздох. — Какой-то резон тут есть.

— Этот аргумент я уже слышал. Когда попросил его описать вашу мнимую болезнь подробнее. Посмотрела мне в лицо.

— Подробностей хоть отбавляй. Мне их пришлось вызубрить. Он придумывал, а я учила наизусть.

— Ясно только одно. С какого-то перепугу он решил завалить нас враньем. Но ради чего поддаваться внушению? Я такой же сифилитик, как вы — шизофреничка.

Опустила голову.

— Я ему не поверила, честно.

— Я хочу сказать, пусть лжет обо мне сколько требуется для его игр, опытов или как их там, мне плевать. Но не плевать, если вы его ложь всерьез принимаете.

Воцарилось молчание. Чуть ли не против воли она опять подняла на меня глаза. Свет этого взгляда точно прорвался из далекого прошлого, из тех времен, когда люди еще не умели говорить. Сомнение растаяло в глубине ее глаз, дав место доверчивости; так, не проронив ни слова, она признала мою правоту. В углах рта мимолетным изгибом проступило смиренье, неловкое «да». Вновь потупилась, убрала руки за спину. Немота, тень детского раскаяния, робкая гримаса вины.

На сей раз она не пыталась увернуться. Навстречу раскрылись теплые губы, и мне дано было приникнуть к ее телу, ощутить его нежный рельеф… и с восхитительной ясностью понять, что все гораздо проще, чем я думал. Она ждала моего поцелуя. Кончиком языка я нашел ее язык, объятье стало тесней, настойчивей. Но тут же она отняла губы и, не вырываясь из рук, уткнулась лицом мне в плечо. Я поцеловал ее затылок.

— Я чуть не спятил без вас.

— Не приди вы сегодня, я умерла бы, — шепнула она.

— Это и есть настоящее. Остальное — мираж.

— Поэтому мне и страшно.

— Страшно?

— Хочешь поверить. И не можешь.

Я сжал ее крепче.

— Давайте увидимся вечером. Там, где нам никто не помешает. — Она молчала, и я поспешно добавил: — Бога ради, положитесь на меня. Я не причиню вам вреда.

Ласково отстранилась, не поднимая головы, взяла меня за руки:

— Не в этом дело. Просто здесь больше чужих глаз, чем вы думаете.

— Где вы ночуете?

— Тут есть… что-то вроде укрытия. — И, торопливо:

— Я вам покажу. Честно.

— На вечер что-нибудь планируется?

— Он расскажет очередную историю из своей жизни, назовем это так. После ужина я выйду к столу. — Улыбнулась. — Какую именно историю, не знаю.

— Но после этого мы встретимся?

— Постараюсь. Но я не…

— Что, если в полночь? У статуи?

— Ну, попробуем. — Обернувшись к столу, сжала мне пальцы. — Чай-то совсем остыл.

Мы вернулись, сели за стол. Выпили теплого чаю — я не разрешил ей заваривать свежий. Я съел пару сандвичей, она закурила, и разговор продолжался. Их с сестрой, как и меня, ставило в тупик парадоксальное стремление старика любыми средствами втянуть нас в свою игру. При том, что он ежеминутно выказывал готовность ее прекратить.

— Как только мы начинаем кобениться, он предлагает нам немедля лететь обратно в Англию. Во время плавания мы раз насели на него: чего вы добиваетесь, очень просим… и все такое. В конце концов он чуть не вышел из себя, я его впервые таким видела. Назавтра даже пришлось извиняться. Просить прощения за назойливость.

— Он, видно, ко всем одни и те же приемы применяет.

— Твердит, чтоб я держала вас на расстоянии. Говорит про вас гадости. — Стряхнула пепел под ноги, усмехнулась.

— Как-то принялся извиняться перед нами за вашу тупость. Здесь он явно перегнул, если вспомнить, как вы за пять секунд раскусили его историю с Лилией.

— Он не намекал, что я начинающий психиатр и в некотором роде ему ассистирую?

Она не смогла скрыть удивления и тревоги. Поколебалась.

— Нет. Но такая мысль нам приходила в голову. — И сразу: — А вы действительно психиатр?

Я осклабился.

— Он только что сообщил, что вытянул эту идею из вас, под гипнозом. Вы-де меня в этом подозреваете. Надо быть начеку, Жюли. Он хочет лишить нас последних ориентиров.

Отложила сигарету.

— Причем так, чтоб мы сами это сознавали?

— Вряд ли ему выгодно бороться с нами поодиночке.

— Да, и нам так кажется.

— Значит, главный вопрос: почему? — Быстро кивнула.

— А кроме того — почему вы еще сомневаетесь во мне?

— По той же причине, что и вы — во мне.

— Вы же сами прошлый раз сказали. Лучше вести себя так, будто мы встретились случайно, далеко от Бурани. Чем ближе мы друг друга узнаем, тем спокойнее. Безопаснее. — Я слегка улыбнулся. — Я вот, к примеру, готов поверить чему угодно, кроме того, что вы учились в Кембридже и при этом не выскочили замуж.

Потупилась.

— Чуть не выскочила.

— Но теперь угроза позади?

— Да. Далеко-далеко.

— Я столького не знаю о вашей настоящей жизни.

— Моя настоящая жизнь куда скучнее вымышленной.

— Где вы вообще-то живете?

— Вообще-то — в Дорсете. Там живет моя мать. А отец умер.

— Кем был ваш отец?

Ответить ей не удалось. Испуганно уставилась в пространство за моей спиной. Я крутанулся на стуле. Кончис. Он, должно быть, подкрался на цыпочках — шагов его я не слыхал. В руках он держал занесенный четырехфутовый топор, точно раздумывая, как бы ловчее проломить мне череп. Жюли хрипло вскрикнула: