Но отмена указа Аменхотепа не принесла ожидаемого возвращения прежних правил выражения почтения. Колени и спины оставались согбенными, а головы склоненными, даже если фараон только показывался в поле зрения. Тейе, которая безоговорочно верила в неизменную иерархию, которая была частью Маат и требовала должного почтения, чувствовала, что ритуал почитания постепенно превратился в подобострастие, которое она презирала. Аменхотеп назначил Мериру первым пророком Неферхеперура Уаэн-Ра – таково было тронное имя Аменхотепа, и исключительной обязанностью Мериры было постоянно боготворить фараона, следовать за ним, неся его сандалии, сундучок для сандалий и белый жезл. Тейе, закусив губу, продолжала хранить молчание. Они с Осирисом Аменхотепом тоже предписывали жрецам, чтобы они поклонялись их божественным изображениям в Солебе, но она могла представить, как отреагировал бы ее первый супруг, если бы она посоветовала ему таскать за собой жреца, весь день бубнящего ему хвалебные гимны.
Иногда она глядела, как сын и Нефертити идут к ступеням причала, чтобы совершить короткое путешествие через реку в Карнак, в сопровождении свиты, которая вдруг умножилась, включив прислужников с курильницами, четверых слуг с косметическими ящичками, которые должны были следить за тем, чтобы краска на лицах бога и богини не растекалась, окруженных солдатами, смотревшими за тем, чтобы присутствие царственной четы не было случайно осквернено соприкосновением с ничтожными смертными. Тут же были неизменные носители опахал и личные слуги, вместе с животными, их смотрителями и дрессировщиками. Тейе хотелось рассмеяться над глупым, несуразным зрелищем густо размалеванного, полуголого, уродливого царя. Но, несмотря на бросавшуюся в глаза физическую нелепость, сын обнаруживал некое внутреннее достоинство, что и удерживало Тейе от суждений по поводу истинности его видения. Подобные материи были выше ее понимания, и она знала это. Долгими душными ночами ей оставалось только твердить себе, что империя еще цела, фараон на троне, и она еще императрица, и этого Нефертити никогда не вырвать у нее. Однако ощущение того, что империя, фараон и ее собственная судьба брошены на колеблющиеся весы, снова не давало ей покоя, часто ей снились судные чертоги и перо Маат, медленно опускающееся на чашу весов.
Однажды душным, жарким днем, когда благословенный ветерок задувал от высоко поднявшейся реки, Аменхотеп, Нефертити и Тадухеппа стояли в тени первого пилона, ведущего в храм Атона, выстроенный фараоном, под натиском ветра яркие одежды облепляли ноги, сине-белые флаги реяли на высоких флагштоках. Справа и слева от них стояли, отвернув головы, носители опахал, покачивая страусовыми перьями. Первый пророк Аменхотепа низко склонился, опустив глаза в книгу песнопений, которую держал перед ним прислужник, его голос далеко относило ветром. Аменхотеп взмахнул рукой в сторону уже вымощенного внутреннего двора.
– Как хорошо, что он, наконец, закончен, но мастера работали слишком медленно, – пожаловался он. – Мой дворец не готов, а также сады и небольшие святилища, которыми будет окружен этот храм. Я недоволен. – Он посмотрел в ту сторону, где отбрасывал короткую полуденную тень храм богини Мут. На почтительном расстоянии собралась толпа жрецов Амона и храмовых танцовщиц, встав на колени и опустив головы меж простертых рук. – Как я могу отправлять службы в своем храме, если каждый день меня вынуждены нести к святилищу мимо этих шарлатанов? – пробормотал он. – Я прикажу, чтобы они убирались с моих глаз, когда я приезжаю.
Его последние слова утонули в пронзительном звуке труб, вырвавшемся из храмов. Тадухеппа заткнула уши, а Нефертити скорчила гримасу.
– Это полдень, – сказала Нефертити. – В моем храме, даже перед моими собственными жертвенниками, я слышу пение и треск систров, доносящиеся с территории Амона, не говоря уже о бесконечных танцах в храме Хонсу. Как можно расслышать мои молитвы?
Он улыбнулся и, наклонившись, поцеловал ее в губы.
– Твои молитвы доходят куда нужно, уверяю тебя.
– Ты недоволен этим прекрасным зданием, великий бог? – Тадухеппа застенчиво взглянула на него снизу вверх, и он притянул ее к себе, обняв также и Нефертити и прижав их обеих к своей впалой груди.
– Я доволен им, малышка Киа, но теперь я хочу знать, будет ли он вообще когда-нибудь построен. Я повелел выстроить этот храм еще в дни своего несовершенства. Я рассудил неправильно, хотя и действовал из благих намерений. Я должен был выбрать место далеко от Карнака, где Атону можно было бы поклоняться в покое, но я жаждал предоставить богу место на священной территории. Я больше не верю, что он хочет этого. Близость Амона – это оскорбление для него.
– Ты оставишь работы здесь? – удивленно спросила Нефертити. – И в своем дворце тоже?
Аменхотеп задумчиво посмотрел на нее.
– Возможно. Прежде я не задумывался об этом, но как было бы хорошо жить и служить богу вдали от неприязненных глаз, – ответил он. – Давайте же помолимся.
Тихий гул толпы затих, и все выпрямились. Носилки опустили, чтобы дать возможность царственному трио сойти на землю. Прорицатель упал на колени, благоговейно снял золотые сандалии с ног фараона и положил их в свой сундучок. Прислужники наполнили курильницы, и, пока солдаты рассредоточивались вдоль процессии, носилки пронесли через площадку перед храмом и доставили во внутреннее святилище, где Аменхотеп взошел по ступеням и остановился, чтобы принять ритуальные поклоны от обеих женщин.
В последующие дни идея найти новое место для храма Атона окончательно завладела умом фараона, и он часто заговаривал об этом с Нефертити.
– Нужно, чтобы оракул Ра посоветовал подходящее место, – сказал он ей однажды, когда они прохаживались рука об руку вокруг озера. – Уверен, что он может найти достаточно святое место. Мы, конечно, должны держать наш план в тайне. Я не желаю обижать императрицу.
Нефертити взглянула в его обеспокоенное лицо.
– Вряд ли Тейе оскорбит возведение еще одного храма, – заметила она. – Все время что-то строится. Но если выбранное место окажется далеко от Фив, и ты решишь жить и поклоняться своему богу там, она действительно рассердится. – Нефертити потянула его за руку и остановилась, заступив ему дорогу. – Но это не важно, дорогой Аменхотеп. Что она сможет сделать? Ты фараон, и тебе нельзя противоречить. Я буду на твоей стороне, так же как и все управители и верующие!
Он взял ее лицо в ладони.
– Моя верная Нефертити, – тихо проговорил он. – Атон тронут такой преданностью. Многие придворные еще не готовы видеть в нем своего единственного бога, но в тебе нет ни капли сомнения, правда? Представляешь, как было бы хорошо – навсегда оказаться вдали от шума Фив, враждебности Карнака, порицания подданных?