Читать интересную книгу Производственный роман - Петер Эстерхази

«Отчасти это наша новая надежда, его, наверно, и представлять не надо было, ведь мы как раз тебя ждали, Петерке. И тогда по очереди. Товарищ главный инженер, президент секции, пожалуйста, оп-ля, стул, пожалуйста, товарищ генеральный директор, ай-яй-яй, с этого надо было начать, простите, товарищ генеральный директор — президент клуба, он президент клуба, так, два наших страстных активиста, их ты, хе-хе-хе, уже знаешь. — (Мастеру припомнились заплечный мешок, польский «фиат», который медленно рулит по темной улице, «как будто там сидит влюбленная парочка», предупреждения, сделанные сдавленным голосом, сквозь зубы, с благими намерениями…) — Вот два товарища из организации (эдакие власть имущие; «власть имущие в двух экземплярах, друг мой»), ну, и я собственной персоной. Приветствуем». — «Приветствую». Сев в удобное и глубокое кресло, он изволил практически исчезнуть среди множества толстяков.

Председатель говорил, обе половины, по сути дела, молчали. «Слова так и сыпались»; мастер напрасно внимательно слушал (вначале), он ничего не понимал, только одно: этим непониманием он ничего не теряет. От жужжания его охватила дежавю. Он недавно точно так же сидел, на приеме, во время своего европейского турне. «Ну, матушка, — сказал тот, кто давал прием, своей решительной жене, — ты можешь с настоящим графом поужинать», — «Две дюжины», — пробивало себе дорогу чувство языка. Там одна речь сменяла другую, он с удовольствием прислушивался. «Что ни возьми, все шедевр, без преувеличения. Эта поверхностность никогда не бывает нарушена, скажу я вам!» Он был отчасти во власти эстетического переживания, отчасти же его тошнило по поводу того, что он вообще забыл на таком приеме. «Дядя Миклош, — прошептал он находящемуся рядом с ним настоящему мужчине, — дядя Миклош, давай отсюда слиняем. Пожуем булочку и посмотрим на Европу». («Потому что дело шло к тому».) Мужчина кивнул, окутавшись мудрой улыбкой. В этот момент коммунист коммунистической Венгрии вызвал улыбку на устах многих западных интеллектуалов смелой и обдуманной шуткой. Но мастер был не такой. С простой строгостью он сказал из-за бастиона аперитивов: «Я этот анекдот знаю, только там про Картера». (И говорить не стоит, это была неправда, в силу того, что анекдот, который он знал, тоже был не о Картере.) Заявление мастера являло собой запутанное высказывание, невозможно было понять: нападает он или одобряет. (У мастера так часто; ибо он ни то и ни другое! в этом соль! потому что ни то и ни другое.) Здесь и там он слышал понимающее сопение, но чаще просто звон бокалов на ножке. «Хорошо, — закхекал рассказчик анекдота, — очень хорошо. Наверное, — подмигнул он, выдавая себя, и хихикнул, — наверное, и для меня было бы лучше, если бы я тоже… хм… знал его о Картере». На что мастер ответил, как нож или колотушка: «Не думаю». И, выпив залпом слишком сладкий аперитив, улыбнулся кое-кому… «Боже мой», — сказал он после супа на венгерский манер. «Что ты бормочешь?» — бросил ему господин Миклош. Прибл. в это время был положен на язык и таял судак орли. Господин Миклош с набитым ртом прошептал; «Операция «Булочка» откладывается». — «А я твердо, молодечески рубанул: хорошо!» Однако не все было так хорошо, потому что, когда они прошли наверх и на улицу, он изволил покачнуться — по всей вероятности, из-за пульсации света и духоты воздуха, а не от потока подлости — и снова тихо сказал: «Боже мой». Господин Андраш рядом с ним кивнул с высоты. Положив руки друг другу на плечи, они вымелись вон (но сначала со всеми, как водится, попрощались; мастер намеренно не поцеловал ручки, хотя это там в моде; «на улице-то и подавно!»).

«Слушай, что касается наличных, мы можем выплатить их только по частям, но я полагаю, Петерке, это не проблема. Твою милую маму… как же ее… да: милую маму Лили возьмем уборщицей, за полгода получишь десять». (Ха-ха: в то время добрая женщина уже была уборщицей для господина Марци!) «Каковы условия товарища спортсмена?» — спросил один из товарищей, товарищ от организации. Председатель сверкнул глазами на мастера. Он изволил его понять. «В сущности, никаких». Тот кивнул из-за солнечных очков («О, это слишком характерно!»). «Работа нужна», — сказал нападающий. «Парень математик», — пояснил оратор. Товарищ главный инженер утвердительно кивнул: «Можно устроить». Посмотрел на мастера: «Четыре». Мастер затряс головой. «Четыре тысячи, — пояснил инженер, затем, увидев выражение лица мастера, фильтровал дальше: — в месяц, имеется в виду». — «А что нужно делать?» — спросил он. Товарищ главный инженер отмахнулся. «Однако прошу тебя не путать день зарплаты и, по возможности, получать деньги еще до обеда». Лицо мастера выражало ожидание, относившееся еще к вопросу: а что нужно делать? Неизменная открытость, нерешительность лица вызвала смущение в комнате. Мастер как бы продолжал сидеть на карусели: «геометрия смещена», он отмечает мелкие, кажущиеся бессвязными детали: товарищ генеральный директор сопит, товарищ главный инженер копается в волосах, лепешечка перхоти бело падает вниз, один из власть имущих ковыряет нос, снаружи слышатся издаваемые спортсменами приглушенные звуки. «Лайош, заходи с краю!» — «Это Хуш», — узнает мастер. Хуш — давно известный талант, быстрый, жесткий, хорошо делает передачу, только с причудами. Товарищ генеральный директор как раз раскрыл рот, чтобы что-то сказать, как власть имущий начал говорить (как бы синхронизируя его): «Тогда давайте поговорим о перерегистрации».

Ситуация накалялась. «Это просьба или ультиматум?» — спросил мастер спокойно. «Ультима-атум? Но дорогой товарищ спортсмен Эстерхази?!» — «Знаете, друг мой, — растапливал лед своим добродушием мастер, — знаете, в дрожь бросало оттого, и до сих пор бросает! — что я не верил, не мог поверить ему, что это всего-навсего треп. Хотя, — покачал он своей умной головой, — возможно, это правда был только треп». (Ох, господин, эти мне «возможно», эти «возможно». Сказал бы я здесь пару ласковых. Мастер утверждает: возможно, все было тем, чем казалось. Возможно. Но пусть тот, кто уже испытал на себе разную власть, скажет, что такое «возможно», хотя это следует знать. Ведь какова вероятность того, что Наполеон на белом коне, сайка наголо, въедет на полном скаку в шипящие клочки пены для ванны? Знайте же: 50 %. Потому что он, возможно, въедет, а возможно, и не въедет. Так вот это и есть «возможно», о несчастный мой господин.[51])

К товарищу генеральному директору вернулся дар речи. «Мы знаем, что вас зовет и «Ланг». Или «Эрдерт». Все равно. Вы получите все, Петерке, что только пожелаете».

Без сомнений, достаточно пищи для смеха дает наблюдение за тем, как за него борются два клуба III лиги… (Не преувеличивайте, mon ami, лишь один из них».) Но ведь если человек — он, имеется в виду, — находится внутри мира, тогда этот мир совершенен. В таком случае нет разницы между великолепным, как говорят, травяным покрытием «Непштадион» и твердой, глинистой поверхностью стадиона «Голи», испытывающей подошвы на прочность. «Друг мой, для этого стадиона нужна специальная погода». В свою очередь, в силу схожести ситуации и ее же общественной значимости, в крут ассоциаций неизбежно попадает и господин Марци; да он и так его любит.

И очень даже забавно, что когда вокруг «Марцики» начался тарарам и в родительский дом заявился уполномоченный именитого клуба, там тоже прозвучали эти слова: «Марци получит все, что только пожелает». Там сидели глава семьи, подавленная мать, мастер и… но это пусть будет сюрпризом. Седовласый журналист начал смеяться, как добродушная лошадь, выставляя красивые желтые зубы. «Послушайте, уважаемый, я вам расскажу одну историю… Один из моих сыновей, — (да будет известно читателю: речь идет о господине Дьерде, без сомнений), — в два года посмотрел на полную луну, — талантливый переводчик едва мог сдерживать веселье, — посмотрел и говорит: Хоцу это. Не знаю, понимаете ли вы меня». Целые очки обеспокоенно блеснули. Уполномоченный несколько нервозно, потому что не знал, торгуются Эстерхази или просто дураки, сказал: «Послушайте, уважаемый. Мы взрослые люди. Шварц ауф вайс[52]«. «Шварц ауф гельб[53]«, — ляпнул мастер крайне остроумно, сдав, таким образом, экзамен по историческому мышлению на «отлично», но остальные были поглощены кровавыми подробностями практической стороны — им было до него как до лампочки. Мало того, отец мастера процедил: «Не надо их недооценивать». — «Послушайте, уважаемый, будем говорить начистоту». Он набрал побольше воздуха: «Даем вдвое больше, чем «Фради». Тогда из-под кровати — это и есть обещанный сюрприз! — раздался смех гнома: «Не напрягайся, приятель», — сказал господин Марци, который хитро туда спрятался; фрадист до мозга костей способен на такие выкрутасы: даже из-под кровати! «О, Марцика очень хороший мальчик, с ним не будет никаких забот», — быстро и невинно сказала мать мастера.