— Я тебе вот что хочу сказать о Марти, — продолжил Алекс. — Может, они и лизались минут пять с дорогой крошкой, а потом до нее вдруг дошло, что он взрослый мужчина, не какой-нибудь там пацан на заднем сиденье автомобиля, и так легко его не отбрить, и она начала звать мамочку, а мужчине потом, хоть на пупе извертись, придется расплачиваться до конца жизни.
— Он или кто-нибудь другой, — не выдержал я.
— Джер, кончай вилять! Объясни наконец, какое отношение это имеет к тебе! Я хочу знать прямо сейчас.
— Алекс, ты даже представить себе не можешь, как я тебе благодарен за все. Ты дал мне именно то, что мне было нужно.
— Для чего нужно? Джер, я с тобой говорю. Ответь мне, пожалуйста.
— Алекс, я тебе все расскажу. Обещаю. Но всему свое время. И можешь мне поверить, сейчас для тебя же будет лучше ничего не знать. Если тебя кто-то начнет расспрашивать, то ты с чистой душой сможешь ответить, что был не в курсе.
— Какого черта!
Я молча встал.
— Уокер, сейчас же сядь на место! Садись!
Я сел.
— А теперь послушай меня, Джереми! Мы долгие годы были друзьями, и у меня нет никого на свете дороже тебя.
— Алекс…
— Но был в моей жизни тяжелый период, после смерти Фэй, когда я в тебе нуждался и ты пришел на помощь. За одно только это, сынок, я сделаю для тебя все, что в моих силах, буквально все.
— Алекс, ты мне ничего не должен, — ответил я. И не солгал.
После похорон Фэй любовник Алекса, молодой актер, переехал к нему жить и принялся подсыпать Алексу лошадиные дозы антидепрессантов в еду и питье, а сам тем временем продал половину хозяйской мебели и сувениров. Когда Алекс понял, что происходит, он прямо в пижаме пошел к соседу, чтобы позвонить мне, поскольку все телефоны в его доме были отключены. Я тут же примчался, открыл дверь своими ключами и вышвырнул парня, хорошенько ему пригрозив.
Алекс явно преувеличил мои заслуги. Парень, конечно, был альфонс и наглец, но в то же время жуткий трус. Мне же весьма польстило, что Алекс позвонил именно мне. Но случай тот больно задел Алекса, действительно больно. Мы тут же уехали в Европу и жили в его доме неподалеку от Портофино до тех пор, пока он не оправился настолько, чтобы приступить к работе.
— Алекс, тогда мне очень даже понравилось чувствовать себя героем, а время, проведенное с тобой в Портофино, было лучшим в моей жизни.
— Ты в беде, Уокер. Знаю, что в беде.
— Нет, вовсе нет. С чего ты взял?
— Тогда скажи мне, кто та юная леди, — продолжал настаивать он. — Та милая юная леди, что подошла к телефону, когда я звонил тебе домой сегодня утром.
Я не ответил.
— Надеюсь, не эта малышка, которая, как думают люди, сейчас в швейцарской школе?
— Да, то была Белинда. И обещаю, что в один прекрасный день тебе все объясню. Но сейчас, пожалуйста, не говори никому. Клянусь, я скоро позвоню.
Я вышел из отеля и сел в такси. Единственное, в чем я сейчас действительно нуждался, — оказаться рядом с ней, прижать ее к себе и сказать, что люблю. Я молил Бога, чтобы Джордж Галлахер своим звонком не вспугнул ее. Я хотел застать ее дома, когда приеду.
Да, я признался бы, что шпионил за ней, признался бы во всем, а потом сообщил бы, что я принял решение — больше никаких вопросов — и настроен вполне серьезно. Сегодня же вечером мы покинем Сан-Франциско и направимся на юг.
Если она сможет простить мне, что я совал нос в ее дела, все будет хорошо.
Я с удовольствием представил себе, как мы загрузим мини-вэн и отправимся в долгую дорогу через всю страну, через горы и пустыни, чтобы оказаться наконец в Новом Орлеане с его удушающей жарой.
И к черту плохие воспоминания, связанные с домом, с моей матерью, книгами и прочим! Мы с Белиндой сможем открыть новую страницу и оставим прошлое позади. И там нас никто никогда не найдет.
Пока такси пробиралось по Маркет-стрит по направлению к Кастро, я в очередной раз открыл биографию Бонни и вгляделся в фото Морески: карие глаза за стеклами очков, густая темная шевелюра.
— Спасибо тебе, говнюк! — произнес я вслух. — Ты вернул мне ее, благодаря тебе теперь у нас все будет хорошо, потому что ты хуже меня.
Казалось, он таращится на меня со страницы дешевой книжонки. И на какую-то секунду я вдруг понял: я не испытываю к нему ненависти, поскольку понимаю, что мы с ним братья. Ведь мы оба не смогли устоять перед ней. И оба пошли на риск, чтобы получить ее. Как он сейчас, должно быть, смеется надо мной.
Ладно, пошел он куда подальше!
Я чувствовал такое облегчение и радостное возбуждение, что мне было плевать на Морески.
Я вспомнил о том, что рассказала мне автор биографии Бонни: о попытках самоубийства, как машина Бонни чуть было не упала со скалы на Сент-Эспри.
И тогда многое становилось на свои места: это объясняло и преждевременную зрелость Белинды, ее странную, почти пролетарскую жесткость, и ее манеру одеваться, и даже ее искушенность.
Скорее всего, она уже была сыта всем по горло еще до поездки в Лос-Анджелес, а потом ссылка в Швейцарию, и она понесла наказание вместо Морески, который ее изнасиловал, и «Полет с шампанским» продолжался для нее уже в другом месте. Пошли они к черту! И благодарю Тебя, Господи, за все их безумства.
Ведь мы с Белиндой тоже не ведаем, что творим!
Только не уходи, только жди меня дома, моя дорогая, что бы ни наговорил тебе Джордж Галлахер! Только дай мне шанс!
23
Но когда я наконец вернулся домой, Белинды там не было.
Я поднялся по лестнице и прошел в ее комнату.
Все ее вещи были собраны и лежали на кровати: новые кожаные коричневые чемоданы, которые я ей купил, и старый потрепанный, еще с Хейт.
Я заглянул в шкаф и сразу же понял, что Белинда упаковала абсолютно все. Остались лишь легкий запах жасмина от подушечек для белья да атласные плечики для одежды.
Но багаж пока что оставался в комнате! Даже косметичка. Хотя чемоданы были уже закрыты на замок.
Какое странное, завораживающее зрелище!
Оно напомнило о том, что я видел много-много лет назад: о голых матрасах на кровати моей матери в день ее смерти.
Я как раз вернулся с занятий и поднялся наверх, чтобы узнать, как себя чувствует мать. Мне казалось, она будет болеть еще очень и очень долго. И, увидев голый матрас, я тотчас же понял, что она умерла, пока меня не было.
Ее уже успели отвезти в морг. Лето выдалось жарким, и тело нельзя было оставлять дома до моего возвращения.
«Ступайте на Мэгазин-стрит, — сказала мне сиделка, с которой я столкнулся в дверях спальни. — Вас там уже ждут».