Да, так нам говорили. Если убьешь, стоя на посту, кого-то, кто не подчинился твоей команде, получишь десять дней отпуска плюс время на дорогу. У каждого из нас была возможность отличиться таким образом, когда мы стояли в карауле, а самовольщики шныряли туда-сюда. Что ж, мы в них стрелять, что ли, будем? Заметишь крадущуюся фигуру, спросишь негромко: «Кто идет?» — ответят: «Свои». Подпустишь поближе, вглядишься — действительно свой. Ну и иди куда идешь… Но на втором году нашей службы пришло пополнение, о котором я упоминал. Новички ни своих, ни чужих не признавали, и по ночам то там, то здесь раздавались автоматные очереди, правда, до сих пор мимо цели, но когда в караул заступали салаги, на ночные вылазки мало кто решался. И теперь этот злосчастный подвиг был совершен салажонком, но, ставя себя на его место, каждый думал: а как бы я поступил? Нас все время пугали. Бывшая немецкая территория. Двадцать процентов населения нас ненавидит. А тут еще шпионы, которых особый отдел вылавливает чуть ли не ежедневно…
— Товарищ майор, на него же напали, — допытывался Бакланов. — Что ему было делать?
— Что угодно, — сказал Догадкин. — Стрелять в воздух. Кричать. Отбиваться прикладом. Тут же все рядом, сразу бы подбежали.
— Но ведь по уставу… — настаивал ефрейтор.
— Дурак ты, Бакланов! — Догадкин вздохнул и покачал головой. — Какой там устав, когда мать осталась сразу без двух детей.
«Штык является и служит…»
Майор Догадкин вел занятие по изучению личного оружия.
— Курсант Кабакович, что такое штык?
Кабакович бодро отвечает:
— Штык является холодным колющим оружием и служит для поражения противника в рукопашном бою…
«Является и служит…» При изучении технического материала обязательно говорят: «является тем-то» и «служит для того-то»… Крыло является несущей плоскостью самолета и служит для создания подъемной силы. Выемка в плече, как нам объяснял старший лейтенант Потапов, «является небольшим углублением и служит для упора приклада карабина».
— Штык является и служит… Имеет сужающуюся треугольную форму с заостренным концом и три канавки для стока крови…
— Кабакович, — морщится Догадкин, — зачем ты так говоришь?
— Как?
— Ну, про эти канавки… Мы не маленькие, мы все знаем, для чего эти канавки. Но зачем об этом лишний раз говорить?
— А как говорить? — недоумевает Кабакович.
— Скажи просто: имеются три канавки. А для чего, понятно и так.
Лицо неприкосновенное
Часовой является лицом неприкосновенным. Часовой не подчиняется никому, кроме дежурного по части, начальника караула и разводящего. Но и тех признает не всегда. Ситуация, в которой часовой имеет право, даже обязан не подчиняться начальнику караула, оговорена в особом пункте устава. Этот пункт однажды оказался спасительным для нас с Генкой Денисовым.
Мы были в карауле. Генка охранял стоянку самолетов, на которой стояли две развалины: «Ил-2» военного времени и первый реактивный «Як-15». Генка нес караул возле самолетов, а я — у дровяного склада перед стоянкой. Ночь была холодная. Посреди склада стояла полуторка. Генка пришел ко мне, мы с ним залезли в кабину, сидели — травили анекдоты. Генка рассказал мне анекдот про колхоз, я ему про что-то еще. Потом обсуждали нашего повара, про которого говорили, что он педераст. Я до армии не знал, что это такое. Слышал, как кто-то обзывал кого-то «пидором», но был очень удивлен, узнав реальное значение этого слова. После службы я много раз слышал о том, что в армии и других закрытых мужских коллективах процветает гомосексуализм. Так вот, ни про каких гомосексуалистов, кроме упомянутого повара (что требовалось еще доказать), я в армии не слышал, и даже в пристрастии к онанизму никто из моих сослуживцев замечен не был. Хотя мы все жили друг у друга на виду. Обсудив слухи о поваре, мы перешли к другим темам, и Генка стал мне рассказывать об американском джазе, большим знатоком которого он был. Рассказ его становился все более вялым, он все чаще зевал, а на имени Дюка Эллингтона засопел. Через короткое время заснул и я. Не крепко — так, чуть-чуть, но все-таки задремал. Только задремал, как почувствовал, что происходит что-то неладное. Что — не понял, но выбрался из машины, вгляделся и увидел, что вдоль кустов кто-то крадется. Я снял с плеча карабин и прокричал уставное:
— Стой! Кто идет!
— Старший лейтенант Потапов, — последовал ответ.
Я так же по уставу, но очень громко, чтобы разбудить Генку, потребовал:
— Осветите лицо!
У него фонарика не оказалось, он стал чиркать спичками.
— Ну, ты не видишь, что это я?
— Ничего не вижу. Кругом марш!
— Да ты что! — старлей стал сердиться. — Это же я, Потапов, начальник караула.
— Кругом марш! Стрелять буду! — предупредил я и взвел затвор.
На это у него аргументов не нашлось. Он резко повернулся и скрылся во тьме. От моих выкриков Генка, конечно, проснулся и тихо убрался к себе на пост. Когда наши два часа кончились, опять явился Потапов, теперь уже с разводящим и сменными караульными. Я ожидал, что Потапов устроит мне разнос, но он спросил вполне добродушно:
— Ты почему не пустил меня на пост?
— Потому что вы по уставу не имеете права приходить на пост один. С вами должны быть разводящий и хотя бы один караульный…
Такой пункт был внесен в устав, потому что, как нам объясняли, во время войны были случаи, когда начальник караула оказывался предателем. Он обходил посты, убивал часовых и подавал знак врагам, что теперь они могут внезапно напасть на спящую часть. Я не думал об уставе, я думал только о том, что не должен ни в коем случае дать Потапову застукать Генку. Про особый пункт устава я вспомнил потом и, как выяснилось, удачно.
Потапов посмотрел на меня с сомнением. Устав он знал не хуже меня, но знал и то, что пункт, на который я ссылался, никем не соблюдался. Начальники караула и дежурные по части много раз пробирались на посты и заставали врасплох часовых, которые курили, или справляли малую нужду, или спали, а бывало (правда, не у нас, а в соседних частях), и девок для компании приводили. Потапов много раз появлялся на разных постах, и никто его не останавливал. А я остановил. С чего бы?
— Ой, что-то тут не то, — сказал Потапов.
— Что не то? — спросил я.
— Если бы знал, я б тебя на «губу» посадил. А по уставу ты молодец.
Выстрел на посту
В армии меня звали Швейком. Потому что я себя иногда вел, как Швейк. Например, однажды вечером я стоял на посту в помещении — охранял секретную комнату. В шесть часов меня должны были сменить. Проходит 20 минут, 30 минут, меня не меняют. Еще проходит около часу — меня не меняют. А в тот день обещали привезти фильм, который я очень хотел посмотреть. «Мечты на дорогах» с Анной Маньяни у нас показывали второй раз. Он мне так понравился, что я рассчитывал посмотреть его снова. Стою на посту, нервничаю. Вот с песнями к клубу прошли первая рота, вторая — смены нет. Я выставил карабин в окно и выстрелил вверх. Часовой так вызывает смену или начальника караула, но только в исключительных случаях. Поднялся большой переполох. Прибежал начальник караула Потапов со сменой. Поставил нового часового, а меня сразу — на гауптвахту или в солдатском просторечии — на губу..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});