голос, чёткий и ясный, из-за кашпо с деревом. Лица говорившего человека видно не было.
— Ага, — он свесил ноги с кушетки. На них были грубо связанные чуни. Лицо таилось в зелени, густой и обильной. Он был как за ширмой. — Пошла всё же по стопам маменьки? Давай, давай! — но голос был миролюбивый, одобряющий даже. — Хорошо, что он оказался, действительно, добрым. А будь иначе? После стольких лет ожидания пришлось принять бы любого. Совсем мальчик, хотя… — говоривший сумел и разглядеть его, в то время как Антон его не видел.
— Та-то, мамаша, кого и пригрела на своей прекрасной груди? Красоту свою кому отдала? А тут, может, толк и выйдет. Не зря будет.
Антон еле сдерживал смех, — Папаша, может, вы выйдете?
— Какой я тебе папаша? Обойдёшься. Поверил одному такому, а он потом ноги о мать её вытирал. Но я не против тебя. Да и что мне? Пусть идёт с тобой. Ей и пора. Здесь с кем ей? А там, пусть живёт, учится, как ты уверяешь. Но это ты её родителя будешь уверять, а не меня. — И этот всё знал! Да откуда?!
— Ты богач. Вам можно всё.
— Я не богач. У меня и нет ничего, в смысле денег, земель этих, прочего. Но я дам ей больше, дороже пресловутого богатства.
— Это чего? — спросил инкогнито.
— Я буду её мужем. Заботиться, беречь, любить. Дам ей возможности того, о чём вы и не поймёте.
— Чего же и не поймём?
— Ну… Другую жизнь. Лучшую. — Антону стало вдруг жалко невидимого человека, жаль эту девочку, весь их мир. — Я покажу ей звёзды. В том смысле, — спохватился он, — что открою другие возможности, каких нет у вас. — Антон вспомнил старую сказку, рассказанную в детстве мамой, в которой были слова, обращённые женихом к девушке: «Любимая, я подарю тебе звезду», но в итоге любимой девушке дарили грязную кастрюлю, символически намекая на иллюзию счастья в любви. Но он, Антон, откроет для неё мир подлинных звёзд. Жалость перетекала во вселенское великодушие. Он радостно засмеялся.
— Ишь ты, весёлый! — сказали из-за дерева. — Ну ладно. Даю добро. Чего уж. Тут она всё равно дочь падшей. Это же приговор. Хвала Надмирному Свету, нашёлся дурак на пыльной дороге.
— Т-с-с, — сказала Инэлия, заходя за живую зелёную ширму, — Спи, спи, дурачок. — «Дурачок» неожиданно захрапел опять, будто и не просыпался.
Антон нажал на браслете сегмент вызова гаража ЦЭССЭИ, чтобы вызвать сюда шофёра с машиной. Назвал город, уточнил у Инэлии улицу, дом и направление.
— А, — непонятно ответил ему шофер из гаража ЦЭССЭИ, даже не дослушав его объяснений, — я знаю, где это, — и пообещал, что будет через час. И Антон вместо удивления его ответом опять почувствовал счастье. Ещё целый час он будет тут, рядом с нею. Вот так, бездумно сидеть в их невозможном саду, а потом уже у себя он всё попробует понять. Что всё это означает? Откуда дед — инкогнито о нём знает, и эта странная «старшая мама» тоже? Было очевидно, ждали, знали, что придёт. И разговор был таким, будто был он продолжением долгих и давних обсуждений с ним и с нею. Разноцветный туман вокруг и внутри мешал пониманию. Как это было возможно? И что он скажет Венду о несостоявшейся встрече и о том, зачем его занесло в провинцию? Скажет, что сопровождал Знахаря по его просьбе в Северную провинцию для того, чтобы его не задержали по дороге, приняв за мутанта… Короче, придумает что-нибудь.
— Не переживай, — обратилась к нему Инэлия с прежней и родной ласковостью. — Любовь — подарок из других миров. Она не даётся каждому. Она редкость. Ты умный. Ты понял многое. А потом поймёшь больше.
«Я ничего не понял» — хотел сказать Антон, но не сказал. Просто всё. Неправдоподобно просто. Он задрал голову вверх, вокруг розовели своими макушками высоченные деревья.
Обещание скорого прощения
Розовели своими макушками высоченные деревья в лесопарке, наступила пора местного цветения. На некоторых из них распускались неописуемые белые гроздья, похожие на белоснежные гирлянды, которые делают дети для новогодних ёлок. Они даже не повторялись, у разных деревьев были разной формы. Эта завораживающая красота, невидимая ночью, тем ни менее ощущалась, благодаря мерцанию, подобному инею. Но Рудольф стал иногда бродить засветло и столкнулся с Нэей. А может, он её и искал. Она и сама, как всегда, была похожа на цветущую женщину — лиану. Он сразу заметил, что она похудела, но от этого она будто вернулась в свою далёкую молодость. Лицо, став тоньше, было неотличимо от того, что выплыло ему навстречу из полумрака прихожей Гелии. Только глаза были печальны, они не были подкрашены, а волосы она заплела в причёску подростка, украсив этими белыми соцветиями. Рудольф встал перед нею, замерев, нельзя сказать, что от неожиданности. Но от потрясающего его по-прежнему чувства жалости к ней. К её обиженной, но такой ему нужной красоте.
Она не убежала, глядела спокойно и слегка презрительна. Было очевидно, презрение наигранное. Но, видимо, Нэя решила брать с него пример и училась искусству прятать подлинные чувства за внешней игрой. Или она вспомнила уроки лицедейства из своего прошлого. Она гордо смотрела снизу вверх, будто понимая своё неотразимое на него впечатление, и делала вид, что сама не питает к нему уже ничего похожего на то, что было когда-то, и совсем недавно. Она даже топнула своей туфелькой в цветочках, требуя пропустить её и не хватать за рукав платья. Рядом никого, а то она сразу же убежала бы.
— Почему не пришла? — спросил он почти умоляющим о прощении голосом, неосознанно и нежно гладя её предплечье.
— Куда? В вашу пыточную? Спасибо. Но мне этого хватило на всю оставшуюся жизнь. И пирамида ваша, надеюсь, не будет пустовать и без меня. У вас там, кажется, очередь из желающих вашей небесной любви? Я уж не буду вставать в её хвост, уж позвольте мне остаться тут, на нашей недостойной вас планете, внизу. — Она заметно сменила фасон своих платьев. Они стали проще, без этих её декольте и разрезов, открывающих ноги.
— Решила стать монашкой? — спросил он, неожиданно перейдя на земной язык, от волнения что ли?
— Не понимаю, что вы сказали? Ругань, наверное, ну уж ругайтесь по-местному, я от вас чего и не наслушалась!
— А, ну да. У вас тут и нет ничего подобного. У вас тут полнейший и вечный загул.
— Не у нас. А у вас там, под землёй.
— Зачем кольцо передала? Ты заслужила. Я не привык одалживаться, как нищий