Легко видеть, что тема эта ничего оригинального не представляет. Если ее расшифровать, как бы ни была замысловата канва, на которой она развертывается, она окажется довольно банальной. К чему она, в конце концов, сводится? Она сводится к очень распространенному в богемской литературе мотиву — к протесту против мещанства со стороны артиста, представителя свободного творчества. Это настолько шаблонный в поэзии мотив, что он сам по себе лишает Марину Цветаеву возможности стать в ряд с советскими художниками слова, равными ей по мастерству, но далеко превосходящими ее в отношении жизненного, общественного углубления их творчества.
Марина Цветаева прошла довольно сложный путь поэтического развития. Характер этого пути в свою очередь говорит о том, что в лице М.Цветаевой перед нами художник, малопригодный для разрешения той ответственной задачи, которую решила возложить на него редакция «Верст»: задачи возрождения национальной литературы. Капризный, кокетничающий эстетизм переживания сопутствовал развитию М.Цветаевой на всех его этапах. М.Цветаева была сначала символисткой — комнатной, салонной символисткой.[470] Об этом говорит такой продукт дамского творчества, как ее ранняя книга стихов «Волшебный фонарь». Еще в таких стихах, как «Царь-Девица» она занимается перепевами символистов. Потом Марина Цветаева дала образцы чистого эстетизма. Ее поэма «Фортуна» из эпохи кануна Великой французской революции, где описывается процветавшая в тогдашних аристократических кругах изящная страсть, это произведение совершенно лишено общественного значения. Наконец, Марина Цветаева пришла к чистому словотворчеству. И мы видели на примере «Крысолова», какого тематического углубления она здесь достигает.
Я позволю себе привести два-три отрывка из поэм М.Цветаевой, для того чтобы можно было судить о ее мастерстве и поставить ее творчество на соответствующее место в развитии эмигрантской литературы и русской литературы вообще.
Отрывки подобраны таким образом, что все они идут в порядке углубления темы. Первый отрывок построен на теме чрезвычайно распространенной среди лириков — на теме о любви, причем очень любопытно, как Марина Цветаева словесно ее развивает. Затем следует отрывок о природе — тоже чрезвычайно оригинальная вещь. И, наконец, — чисто социальная тема.
Вот отрывок из «Поэмы Горы»:
Гора горевала (а горы глинойГорькой горюют в часы разлук), —Гора горевала о голубинойНежности наших безвестных утр.
Гора горевала о нашей дружбе.Губ непреложнейшее родство!Гора говорила, что коемуждыСбудется по слезам его.
Еще горевала гора, что табор —Жизнь, что весь век по сердцам базарь.Еще горевала гора: хотя быС дитятком отпустил Агарь!
Еще говорила, что это демонКрутит, что замысла нет в игре.Гора говорила. Мы были немы,Предоставляли судить горе.Гора горевала, что только грустьюСтанет, чту ныне и кровь и зной.Гора говорила, что не отпуститНас, не допустит тебя с другой.
Гора горевала, что только дымомСтанет, чту ныне: и мир, и Рим.Гора говорила, что быть с другимиНам (не завидую тем другим).
Гора горевала о нашем горе.Завтра. Не сразу. Когда над лбомУж не мементо, а просто море.Завтра, когда поймем.
Звук, но как будто бы кто-то просто.Ну… плачет вблизи.Гора горевала о том, что врозь намВниз, по такой грязи.
В жизнь, про которую знаем всй мы —Сброд — рынок — барак.Гора говорила, что все поэмыГор — пишутся так.
Следующий отрывок — из поэмы «Деревья»,[471] причем отметим, что цитаты идут не только в порядке углубления темы, но и в порядке развивающегося мастерства, так как мы начали с наиболее раннего отрывка и кончим наиболее поздним:
Когда обидой опиласьДуша разгневанная,Когда семижды зарекласьСражаться с демонами, —
Не с теми, ливнями огнейВ бездну захлестнутыми, —С земными низостями дней,С людскими косностями, —Деревья! К вам иду. СпастисьОт рёва рыночного.Вашими вымахами ввысьКак сердце выдышано.
Дух богоборческий. В боиВсем корнем шествующий.Ивы — провидицы мои.Березы — девственницы,
Вяз — яростный Авессалом.На пытке вздыбленнаяСосна — ты, уст моих псалом,Горечь рябиновая…
К вам. В живоплещущую ртутьЛиствы — пусть душащейся.Впервые руки распахнуть,Забросить рукописи.
Зеленых отсветов рои,Как руки — плещущие,Простоволосые мои.Мои трепещущие.
Это тема о природе. Наконец, последний самый реалистический отрывок, который показывает предел социального углубления поэтессы. Это отрывок из поэмы «Лестница».
Вещи бедных. Разве рогожа —Вещь? И вещь — эта доска?Вещи бедных — кости да кожа,Вовсе мяса, только тоска.
Где их брали? Вид — издалёка,Изглубука. Глаз не труди.Вещи бедных — точно из бока,Взял, да вырезал из груди.
Полка? случай. Вешалка? случай.Случай тоже — этот фантом.Кресла. Вещи? шипья да сучья, —Весь октябрьский лес целиком.
Нищеты робкая мебельВся — чего четверть и треть?Вещь давно явно на небе.На тебя больно глядеть.
От тебя грешного зреньяКак от язв трудно отвлечьВенский стул — там, где о Вене —Кто? Когда? — страшная вещь.
Лучшей всех — здесь обесчещенБыл бы дом? Мало — чердакВаш. Лишь здесь ставшая вещью.Вещь. Вам — бровь, вставшая в знак
— (?) — сей. На рвань нудную, вдовью.Чту? — бровь вверх (Чем не лорнет —Бровь). Горазд спрашивать бровьюГлаз. Подчас глаз есть — предмет.
Тбк подчас пуст он и сух он,Женский глаз, дивный, большой,Что — сравнить — кажется духом —Таз, лохань с синькой — душой.
Наравне с тазом и с ситом— Да царю! Да — на суде!Каждый, здесь званный пиитом,Этот глаз знал на себе!
Нищеты робкая утварь,Каждый нож лично знаком,Ты, как тварь, ждущая утра,Чем-то здесь, всем — за окном.
Тем, пустым, тем — на предместьеТе — читал хронику краж?Чистоты вещи и честиПризнак: не примут в багаж.
Оттого, что слаба в пазах,Распадается на глазах,Оттого, что на ста возахНе свести…В слезах —
Оттого, что: не стол, а муж,Сын. Не шкаф, а нашШкаф.Оттого, что сердец и душНе сдают в багаж.
Вещи бедных — плоше и суше,Плоше лыка — суше коряг.Вещи бедных — попросту души,Оттого так чисто горят.
Вот образцы творчества М.Цветаевой. Если подойти с точки зрения чисто формальной, то мы здесь действительно найдем очень много общего с Пастернаком. Те же форсированные сдвиги, паузы, неожиданное вдвигание в строфу какого-нибудь реалистического предмета, вроде лохани, которая по контрасту должна подчеркивать глубину эмоций. Затем синтаксис, до предела сжатый, усеченный, телеграфизм языка, который призван здесь играть роль художественно-выразительного приема, подчеркивающего эмоцию. Все эти черты говорят о том, что Марина Цветаева находится в своих формальных поисках на какой-то общей линии с Пастернаком и Тихоновым. Но если мы посмотрим на тематику, то даже в последнем отрывке, наиболее социально-заостренном, мы увидим лишь то, что можно было бы назвать внутренней жестикуляцией представителя богемы, который не имеет общественных перспектив, а потому не может охватить тех общественных тем, за которые он берется, и подходит к вопросу о бедности и богатстве, как люмпенпролетарски мыслящий человек.
У Пастернака мы этого не найдем. У Пастернака мы найдем установку гораздо более реалистическую, гораздо более устойчивую. Здесь мы можем только затронуть параллель между двумя этими поэтами. Совершенно несомненно, что, доведенная до конца, она была бы чрезвычайно содержательной, однако не в том смысле, как это было бы желательно для «Верст». Ясно одно. Для того чтобы сыграть роль в национальном движении, Марине Цветаевой нужно было бы сделать гигантский шаг вперед, не менее сложный и трудный, чем тот, который она делает в области техники, — и несомненно даже еще труднее. Именно шаг вперед в области отыскания новых общественных позиций. Для этого ей нужно отрешиться от своего келейно-богемского мирка, который толкает ее на бешенно-озлобленные фельетоны против Советской России.[472] Для этого ей нужно победить в себе эстетическую мансардность, которая мешает ей видеть реальные процессы, совершающиеся в ее стране, и застилает ей глаза призраками. <…>