Когда войска лорда снова покидали Моу-Холл, им уже не махала рукой с холма прекрасная амазонка. Унылый зимний день, превращавшийся в серые сумерки, был так не похож на ясное, солнечное утро…
Энни разбудили голоса. Один из них явно принадлежал Дрене — служанка почему-то плакала. Другой же был мужской, очень знакомый…
— Кажется, очнулась, — произнес мужчина.
Голос этот заставил Энни разомкнуть свинцовые веки.
— Да, очнулась, — подтвердил Джон, наклоняясь над кроватью и вглядываясь в ее лицо. — Прекрати реветь, Дрена, и приведи врача.
«Врача? Зачем? Кому?»
— Д-джон? Это ты, Джон?..
— Я, крошка, я. Я здесь.
На Джона было страшно смотреть — грива всклокочена, ввалившиеся щеки обросли щетиной, глаза красны, как кровь. Энни попыталась облизнуть запекшиеся губы, но не было слюны. Джон, заметив это, приложил к ее губам влажное полотенце.
— Молчи, Энни, тебе еще нельзя разговаривать.
Напрягая память, Энни попыталась вспомнить, что же с ней произошло. Кажется, Джон почему-то ударил ее в живот…
— Почему ты ударил меня? — удивленно прошептала она.
— Ударил? Я не бил тебя, крошка. И никто не бил. Сначала ты закричала, потом согнулась пополам… Потом я увидел эту кровь… — Он опустил глаза, давая понять, что стесняется говорить о таких неприличных вещах. — Короче, я внес тебя в дом, и очнулась ты только сейчас.
— Только сейчас? Сколько же прошло времени?
— Четыре дня. Или… — Он задумался, считая. — Ну да, четыре.
— И все эти четыре дня, — горячо подхватила Дейдра Маккейл, стоявшая за спиной Джона, — он не отходил от твоей кровати.
— Я умираю? — прошептала Энни.
— С ума сошла? — нахмурился Джон. — Я, конечно, не врач, но, насколько могу судить, жизни твоей ничто не угрожает. Но, пожалуй, все-таки лучше, чтобы врач тебя посмотрел. Он сейчас в комнате Кэтрин. Дрена, скажи ему, чтобы, когда освободится…
— Да что произошло, в конце концов? — разозлилась Энни.
Джон нежно взял ее руку и успокаивающе погладил.
— У тебя был выкидыш, — упавшим голосом произнес он.
— Выкидыш? — Удивлению Энни не было предела. — Но я же не была…
— Как оказалось, была. На третьем месяце, если только врач определил правильно.
В одно мгновение весь мир для Энни погрузился в черную пустоту. Два месяца…. Два месяца назад были сражение под Фалкирком и та ночь, в которую она в последний раз виделась с Ангусом. И все эти два месяца она лихо скакала на коне, мерзла и мокла под снегом и дождем… Неудивительно, что все так закончилось…
Энни вдруг ясно осознала, что она лежит на кровати Ангуса. Ей хотелось уткнуться в подушку, грызть ее зубами, отвернуться к стене и никогда уж больше не смотреть на этот мерзкий, несправедливый мир…
— Что-то доктор долго не идет, — забеспокоилась Дейдра. — Когда он придет, Джон, тебе придется уйти…
— Нет! — в отчаянии вскрикнула Энни, не отворачиваясь от стены. — Не надо! Не уходи, Джон!
— Доктор должен тебя осмотреть. Как только он закончит, я тут же вернусь, — уверил ее он.
— Ангус, — прошептала Энни сквозь душившие ее слезы, — прости меня, Ангус! Я не знала…
Джон нежно погладил ее по волосам. Энни наконец обернулась. Над ней стоял врач.
— Препоручаю тебя заботам доктора. — Джон поднялся. — Он даст тебе лекарство, ты заснешь, а когда проснешься, я снова буду рядом…
— Ты не уйдешь, Джон?
— Я буду рядом до тех пор, пока я тебе нужен, — пообещал он.
Ангус потер слипающиеся глаза, борясь со сном. Он не знал, сколько сейчас времени — кажется, четвертый час ночи… Всю ночь Ангус проработал при свете единственной свечи, выписывая из различных документов всякого рода цифры, названия полков, имена командиров, количество вооружения и тому подобные вещи. С кем он теперь все это перешлет, Ангус не знал: раньше роль связного играла Адриенна де Буль, теперь же она далеко отсюда…
Ангус квартировал сейчас в том же доме, что и до позорного поражения англичан под Фалкирком. Уоршем по-прежнему был его соседом, и Адриенна часто навещала его, с большим риском для Ангуса и для себя перенося бумаги под корсетом.
Эдинбург превратился в огромный гарнизон. Солдат на улицах было едва ли не больше, чем самих горожан. Все вокруг были недовольны всем — мерзкой погодой, бездеятельностью, позором поражения под Фалкирком. Каждый день кого-то вешали, едва ли не каждый час кого-то секли. С наступлением темноты начинался комендантский час — любого, встретившегося в это время на улице, военного или штатского, хватали, не разбираясь.
Возвращение Ангуса почти не вызвало эксцессов: не он один из освобожденных якобитами пленных вернулся в свой полк. Ему, правда, был учинен часовой допрос о том, что он делал в плену, но, к счастью, никаких «грехов» этот допрос не выявил. Председательствовал на допросе взбалмошный герцог Камберленд; помимо него, присутствовали Гарнер, Уоршем, Блэкни — тогда он еще не был отослан в Инвернесс — и Хоули, но на последнего, сидевшего в дальнем углу, никто почти не обращал внимания — очевидно, были не в силах простить ему позорного поражения под Фалкирком.
Герцог Камберленд был круглолицым, заплывшим жиром, несмотря на молодой возраст — через месяц ему должно было исполниться двадцать пять, — человеком, провоевавшим пять лет на континенте и стяжавшим там себе славу многочисленными победами. Больше всего этот прямолинейный вояка уважал порядок, дисциплину и логику. У якобитов, по мнению герцога, отсутствовали все эти незаменимые качества.
— Признаюсь, господа, я в растерянности, — произнес он, оглядев каждого из офицеров в отдельности. — Мои советники всякий раз заверяют меня, что наши противники — необученные, недисциплинированные и полубезоружные дикари. Как вышло, что этот сброд сумел одержать столь сокрушительную победу над одним из самых блестящих моих генералов? — Герцог с сарказмом посмотрел на Хоули. — Почему им каждый раз удается уйти от нас? Знающие люди говорили мне, что горы непроходимы, тем не менее самозванцу каким-то немыслимым образом удалось их перейти, да еще в сложнейших погодных условиях! Мне докладывали, что между Блэром и Инвернессом нет места, где можно было бы разместить военный лагерь, разве что человек пятьсот, а лорд Джордж неожиданно выныривает там с тремя тысячами конницы!
— Лорд Джордж знает эти места вдоль и поперек, сэр, — возразил кто-то, — это его земли, он там родился…
— Ну а мои земли, — вскипел Камберленд, — вся Англия, Шотландия и Уэллс! Я одержу победу над этими шотландцами, даже если на это понадобится десять лет! Вам, сэр, — взгляд его жабьих глаз устремился на Ангуса, — лорд Джордж Мюррей, кажется, приходится родственником?