Меф вышел из ванной, оделся и хотел уже пройтись по городу, чтобы успеть до утренней тренировки, но услышал раскатистый голос Арея, требовательно окликающий его снизу.
«Вот и погулял!» – подумал Буслаев убито.
На лестнице Меф столкнулся с Дафной. Основное ее обмундирование – рюкзачок с флейтой и кот – было при ней.
– Я с тобой! – вызвалась Дафна решительно.
– Быстро ты проснулась, – сказал Меф.
– Ничего себе быстро! Арей уже несколько раз тебя кричал! Меньше надо в душе отмокать!
– Что, серьезно? – встревожился Меф.
Барон мрака звал обычно один раз, после чего неизвестно откуда приносился и врезался в стену топор как напоминание, что начальственное время стоит дорого. Чимоданову так вообще прилетела однажды боевая граната без чеки. Но Петруччо – случай особый. Для него бы и молот Тора был бы слишком тонким намеком.
На первом этаже Мефодий и Дафна столкнулись с Улитой. Та как раз вернулась после ночной прогулки по клубам Питера. Улита пошатывалась. Глаза у нее были красными. В руках ведьма держала бутылку с шампанским, в которой, заткнутый пробкой, горланил один из джиннов-курьеров Лигула.
Меф затруднился бы определить, Омар это или Юсуф. И, как Улита его туда заманила, он тоже не понял. В бутылке джинну активно не нравилось. Он вился дымком, толкался в стекло, заламывал руки, негодовал, но вылезти не мог и все время обрушивался на дно, в шампанское, которого оставалось примерно с полпальца.
Узрев на руках у Дафны Депресняка, Улита подошла к коту и, выдохнув ему в самую морду, с чувством произнесла:
– У-у-у, мор-р-рда! Р-ругачка и пугачка!
Депресняк лениво вытянул лапу и, не выпуская когтей, толкнул Улиту в нос.
– Что, драться? Я тоже могу! Пуф на тебя! – сказала Улита и принялась тыкать Депресняка в нос неизвестно откуда взявшимся у нее в руке «вальтером» с желтоватой ручкой.
Заметив, что Дафна красноречиво посмотрела на Мефодия, Улита гневно замычала, замотала головой и укоризненно уставилась на них.
– Думаете, я пьяная? А ну, не молчать, взрослой тете отвечать! – потребовала она.
– Я недавно проснулся. Мне думать больно, – отвертелся Буслаев.
Честная же Даф предпочла молчание утвердительному ответу.
– Врете! – сказала Улита. – Ну врете и врите! Я действительно пьяная! Но пьяные забываются, если на то пошло. Я же не могу забыться – и в этом вся разница! Мне пьяной даже хуже, чем трезвой, потому что, пока я трезвая, грязь моя тихо сидит, а у пьяной… ик… чуть ли не из ушей лезет. Почему я не могу жить нормально, как все? С утра до ночи я грызу себя. От меня остался уже один скелет!
Меф с сомнением посмотрел на Улиту, но спорить не стал. Слушать слова в отрыве от чувств, а чувства в отрыве от причин их возникновения – счастливый удел дураков.
Улита икнула, и ее произвольно блуждающий взгляд вновь нашарил кота.
– Если задуматься, бытовая человеческая симпатия устроена… ик… очень расчетливо. Что удобно, приятно и безопасно, то и красиво. Все охотно соглашаются любить мягких, пушистых и добрых зверушек, но… ик… мало кто любит гадких и колючих, таких, как эта вот дрянь! Вот и людей все охотно любят красивых, умных и щедрых и лишь под большим нажимом соглашаются терпеть пьяную, злобную, болтливую, никому не нужную толстуху!.. Чего уставился на меня, а?
Меф молча ткнул пальцем в пистолет, дуло которого глядело ему в живот. Улита с недоумением посмотрела на «вальтер», о существовании которого она успела уже позабыть.
– Думаешь: заряжен? – спросила она.
– Тебе виднее.
– Считаешь, я помню, у кого его стащила? Сейчас проверим! – И Улита быстро вскинула «вальтер» к виску.
– Лучше вон туда! – Поспешно схватив ее за кисть, Меф перевел дуло в стену.
Улита нажала курок. Послышался сухой, относительно негромкий выстрел. Выплюнув тусклую гильзу, затвор возвратился на прежнее место.
– Надо же! Заряжен! Военрука на них нету! Не знают, что оружие надо хранить с выковырянным магазином, убедившись в незапихивании патрона в патронник, – спокойно констатировала Улита, небрежно отшвыривая пистолет в угол.
– Но вернемся к пьянству и злобной толстухе! Хотите секрет про злобную толстуху, которой даже ее собственный эйдос не отдают? Знаете, что меня действительно злит? Что я, сколько ни пытаюсь, не могу стать лучше! Пять минут держусь, а потом или сама в яму, или заорала на кого-то, или комиссионера по башке! Испаскудилась не просто до крайности, но до невозможных каких-то пределов! Пути отступления уже нет. Я не то что Москву сдала, а и Северный полюс уже пропрыгала зайчиком. Что еще осталось сдать и кого предать – ума не приложу! Уже и за край цепляться нечем – ногти все обломала.
Голос у Улиты внешне казался спокойным, но в глубине – это Меф ощущал безошибочно – треснувшим колоколом позванивала близкая истерика.
– Перестань! Ты не такая! – сказала Дафна, касаясь ее плеча.
Улита грубо отбросила ее руку.
– А ну, не цапай мебель, хорошая наша!.. А этот-то славненький ваш, ясноглазенький! Знаю, жалеет меня! Небось даже любит, но как любит! Смотрит на меня, как на собаку с поломанной лапкой, крушить вашу тетю! Ненавижу!
Стены задрожали. Стоявший рядом стул сам собой вспыхнул. Мефодий на всякий случай отодвинул Дафну и загородил ее от Улиты.
– Улита! Ты больная! – твердо сказал он, надеясь если не смягчить гнев, то, переключив его на себя, самому стать громоотводом.
Ведьма мотнула головой. Влажные глаза ее вдруг высохли.
– А вот и врешь! – сказала она неожиданно трезвым голосом. – Я с детства очень здоровый ребенок! О таких, как я, говорят: здорового ребенка не угробишь и поликлиникой. Но тем хуже, потому что здоровый дух в здоровом теле встречается чуть реже, чем никогда! Если некоторые утверждают обратное, то это умственные сироты! Несчастные жертвы рекламы, ушибленные рухнувшим с высоты телевизором! Оо-опс!
В ораторском жесте Улита качнула левой рукой и, неожиданно обнаружив в ней бутылку, поднесла ее к глазам, уставившись на заточенного джинна.
– А этот вот приставал ко мне! Взяла его просто за компанию, а он вообразил себе! Ручки распустил! А ну, не трогай меня сейчас своими липкими глазенками! Пошел вон! Проваливай в Тартар!
Улита размахнулась и швырнула бутылку через весь холл, в дальнюю стену. Затем решительно раздвинула Мефа и Дафну и, пройдя между ними, широкими, но шаткими шагами поднялась наверх.
– Что на нее нашло? – спросил Меф.
– А ты не понял? – удивилась Даф. Почему-то она выглядела довольной.
– Я понял, что она страдает и мучается из-за Эссиорха.
– Да, но не это главное.
– А что?
– В ней просыпается сердце. Прорастает, как зерно в земле. Правда, если вдруг ударит мороз, пророщенному зерну будет хуже, чем непророщенному. В обратную сторону росток уже не втянется, – сказала Дафна озабоченно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});