сейфе и вешалка с военной формой. Летный шлем, как я понял, хранился в зелёном мешке, который лежал на сейфе.
Стол совершенно обычный, хотя больше всего напоминает парту из наших учебных аудиторий. К нему перпендикулярно приставлены ещё два таких же со стульями.
Нет холодильника, картин, фотографий и всего прочего декора. Зато куча разных графиков, списков, схем, карт и распоряжений. Две чёрных доски с записанными на них задачами на предстоящие полёты и просто заметки.
Отмечал белым мелом Дмитрий Александрович, что нужно сделать: проверить в первой эскадрильи, собрать данные по налёту среди инструкторов и... вызвать Нестерова к себе. В скобках рядом с фамилией моего инструктора красовались три большие буквы и цифра — ЗКЭ 3. Эта аббревиатура расшифровывалась, как «заместитель командира 3й эскалрильи». Рядом с этим тезисом стоял плюс.
— Так, теперь с тобой, — сказал Граблин, закрывая белую папку с документами. — Сегодня у тебя снова ночные полёты? Готов?
— Так точно.
— Изучил порядок выполнения упражнения?
— Так точно.
После таких вопросов невольно думаешь, что он решил провести мне углублённый контроль готовности лично. Вполне в духе Граблина. А я уже начал думать, что между нами появилось взаимопонимание.
— Инструктор все особенности объяснил по полетам в тёмное время суток?
— Да. Вчера уже выполняли ознакомительные полёты.
— Не ознакомительные, а вывозные. Изволь правильно называть упражнение, которое выполняешь, — сделал замечание подполковник.
— Так точно.
— Совершенно расслабились в своей третей «пьющей». Ты вот мне скажи, зачем столько бухать? Голова на утро болит, деньги из бюджета уходят, а потом язва и конец здоровью. Не прав, я?
— Правы, товарищ подполковник. Однако, это один из способов сплачения воинских коллективов, — выпалил я.
— Издеваешься, да? Вот я и смотрю, что по этому принципу у вас и попадают в третью эскадрилью офицеры. Все главные «синие человечки». Посидят вечером, а утром оздоравливаются. Чего молчишь? Что было в Антайске?
Вот он вспомнил! Прошло уже куча времени, а он только сейчас решил переговорить. Ну, точно! Граблина не поменяешь. Я, конечно, не ради его хорошего отношения помогал периодически Жене с Сонечкой, но капельку уважения заслужил.
— Товарищ подполковник, вы же знаете, что я вам не отвечу. Зачем тогда спрашиваете?
— И то верно, — выдохнул Граблин. — Ты сам-то не участвовал в застольных мероприятиях?
Я будто на беседе у особиста. Дмитрий Александрович так и пытается выдавить из меня свидетельские показания.
— Не могу знать, о каких мероприятиях...
— Родин, Павлуша Морозов ты наш, чего ты комедию ломаешь? Все и так знают, что в Антайске... сейчас зачитаю, — сказал Граблин и достал из папки первую же телеграмму. — Неустановленными лицами была предпринята попытка попасть на культурное мероприятие в местный Дом Культуры Работников... не важно чего...
Если честно, от смеха распирало колоссально. Моё счастье, что меня Нестеров отправил тогда в казарму. Конечно, их рыбалка переросла в поход на танцы. Почему только они не удосужились переодеться?
Особенно Швабрин. В его сандалиях было идти-то неудобно, а здесь — танцы. Ну и куда же без драки.
— Часть местных жителей получили травмы и ушибы лёгкой степени тяжести. Переломов нет, — Граблин сделал паузу, чтобы встать со своего места. — Как потом выяснилось, главным зачинщиком драки был человек из данной группы неустановленных лиц. Отличительной особенностью этого гражданина были... самодельные тапочки. Ты мне можешь этот бред объяснить?
— Никак... нет. Ничего не... видел, и не знаю, — еле сдерживался я от смеха.
— А мне вот прислали по линии замполита такую вот бумагу. Угораздило мне в тот момент быть за командира полка. Ты понимаешь, что если бы три этих офицера одной из наших эскадрилий залетели, мой бы перевод мог накрыться?
Сомневаюсь, что это бы повлияло на решение о переводе Граблина. Причина у него серьёзная, так что зря он переживал. Но, а эти трое «танцоров» реально перегнули палку. С «синим» надо и правда им завязывать. Швабрин так и сопьётся с ними. У него, как я погляжу, выдержка ни как у Валентиновича.
— Товарищ подполковник, так ведь там не сказано, кто эти неустановленные лица. С чего вы решили, что это наши? Если бы это и были они, никто ж не попался? — спросил я.
— Попались бы они. Добров так и сказал Реброву вчера. С тобой комэска не разговаривал?
— Никак нет. Его сегодня не было.
— Конечно. Потому, что человек освобождение взял на три дня по состоянию здоровья. Довели его.
Мда, с Ребровым вообще некрасиво. Мужик и так постоянно получает за нас и своих офицеров. Здесь снова прилетело.
— Ладно. От тебя толку мало. Для себя решил, что раз обошлось всё, значит, нечего ворошить, — сказал Граблин и порвал на несколько частей телеграмму. — Садись.
Подполковник указал мне на стул, а сам выкинул в ведро обрывки. Граблин проверил, закрыта ли дверь и сел напротив меня. Непривычно вот так сидеть перед Дмитрием Александровичем.
— Не должен я так говорить, Сергей. Видел тебя и Женю, как вы с Соней... помогали, — спокойно говорил Граблин. — Вот и решил объяснить тебе, почему именно такое отношение у меня было к тебе.
— Я не в обиде, товарищ подполковник...
— Ещё бы ты был в обиде. Это всё служба, сынок. Как ты думал научиться летать? — вновь перешёл на официальный командирский тон Граблин. — Так... ни это я хотел сказать. Прошлый год помнишь?
— Помню.
— Знаю, что помешал я тебе вылететь сразу самостоятельно. Управление зажимал, отвлекал разговорами и так далее. Извиняться не буду, поскольку сам выполнял указание.
Вот это всесоюзные новости! Кто же это мог дать такое распоряжение целому подполковнику?
— И я могу узнать, кто именно?
— Вот это, сказать не могу. Обещал, что это будет между нами держаться, — ответил Граблин, пересаживаясь за свой стол.
— Однако вы всё равно мне рассказали. Странно вы обещание выполняете.
— Я обещал, что не расскажу кто именно. Сам мотай на ус и думай, почему так. Может это всё связанно с твоими беседами, которые тебе Добров устраивал пару раз. Считай, что это моя благодарность за твоё благородство. Свободен, товарищ Родин.
Уже у самой двери, меня посетила мысль кое-что спросить у Граблина.
— Что-то ещё хочешь? — задал он вопрос, когда я повернулся.
— А почему вы не проявили благородство, товарищ подполковник и не отказались