К концу третьего дня пути воздух стал прохладным, северо-восточный ветер нагнал туч, с неба стал накрапывать мелкий дождик. Друзья всерьез задумались о проблеме третьей ночевки и сошлись во мнении, что следует найти пригорок, встать на нем и спать под возом, однако, въехав на вершину холма, они увидели в одной версте к западу по дороге небольшую деревушку, судя по жиденькому дыму из нескольких труб – обитаемую; решили добраться до нее, чтобы заночевать с комфортом и накормить лошадей. Деревушка была маленькая, и компаньоны, подъехав к ней поближе, насчитали в ней лишь восемь дворов. Это были типичные для богатого лесом края бревенчатые одноэтажные строения с загонами для домашнего скота, бревенчатыми колодцами, хозяйственными постройками, заборами из длинных деревянных прутьев. Некоторые из домов явно пустовали, над крышами других вился дымок, и в них, по-видимому, готовилась вечерняя пища, однако и над этими, обитаемыми домами витал дух запустения. Постучавшись в две или три избы, путники пообщались с весьма неприветливыми и подозрительными хозяевами, с которыми не то чтобы договориться о ночлеге, но и поговорить-то толком не получилось. Тем не менее перспектива снова ночевать в лесу, сыром и неуютном от непрекращающегося дождя, не радовала ни Странника, ни Большого Майка, и они продолжили попытки. В шестом по счету доме, если считать от дороги, к ним на крыльцо вышел небритый и давно не причесывавшийся мужчина средних лет, неопределенного, впрочем, возраста, с отечным лицом землистого цвета. Он угрюмо посмотрел на пришельцев, которые просились на ночлег, предлагая за кров и корм для лошадей один золотой – плату для этих мест более чем щедрую, и равнодушно кивнул головой:
– Да ради бога, мне все равно, оставайтесь!
Большой Майк распряг лошадей, насыпав им сена и пожалев, что не может дать зерна, а Странник тем временем переносил в дом вещи. Телегу с товаром они оставили на дворе под окнами.
Хозяин небрежно выставил на грубый деревянный стол ужин, состоявший преимущественно из вареной картошки в чугунке и квашеной капусты из бочки. В этих краях картошка, привезенная около века назад из Нового Света, была основным продуктом питания. Поблагодарив крестьянина и сев за стол ужинать, компаньоны переглянулись и подмигнули друг другу. Каждый из них знал, что лучший способ завоевать доверие хозяина дома в этих местах – это выпить с ним шнапса таким образом, чтобы этот шнапс исходил от гостей. Большой Майк достал из своей походной сумки флягу и предложил хозяину:
– Не желаете ли, за знакомство, у меня прекрасный нойнбургский шнапс двойной перегонки.
«Нойнбургский двойной» считался в Империи одним из самых качественных сортов шнапса. Несмотря на общую угрюмость, казалось, что в глазах хозяина дома сверкнула живая искорка, и он сказал:
– А что же, почему бы и не выпить.
Первые три рюмки прошли в относительной тишине. Однако они в какой-то мере растопили лед недоверия, и за столом завязалась беседа, правда, носившая все же печальный оттенок.
– Дожди, – задумчиво, посмотрев куда-то вдаль, промолвил крестьянин.
– Да, мы тоже попали под дождь, – поддержал беседу Большой Майк, полагая, что разговор о погоде – вполне приличное начало застольного общения.
– Вы попали, – все так же задумчиво и с глубокой печалью продолжил крестьянин, – а у меня на огороде неделями вода стоит, вся картошка сгниет, к зиме без еды останемся, вот что! – и обреченно махнув рукой, он резко опрокинул себе в рот очередную рюмку.
Странник был городским жителем, он родился и вырос в Петерштадте и никоим образом не считал себя знатоком земледелия. В то же время, подъезжая к деревне, он видел, что стоит она на высоком, около тридцати ярдов, песчаном берегу реки, скорее всего, – одного из правых притоков полноводного Лухса, и огороды хозяина дома стояли у самого обрыва. Выкопать две-три канавы и осушить огород заняло бы, при наличии лопаты или заступа, не более полусуток. Он поинтересовался у хозяина дома:
– А может быть, огород можно осушить?
Крестьянин посмотрел на него, кривовато усмехнулся – мол, и эти туда же, и снова махнул рукой:
– Какое там, где ж его осушишь!
Эта простая констатация вселенской обреченности сельского хозяйства потребовала немедленного удовлетворения, что и было достигнуто очередной рюмкой шнапса, виртуозно опустошенной земледельцем. Спать они легли поздно, впрочем, после товарищеского ужина уснули в теплом доме мгновенно. Утром Странник проснулся, как обычно, вместе с восходом солнца и, с удивлением для себя, обнаружил, что Большой Майк опередил его – со двора раздавался скрип колодезного ворота и плеск воды. Выйдя на крыльцо, Странник увидел, как его товарищ, раздевшись до пояса, умывается холодной колодезной водой. За все время своего существования человечество не изобрело еще лучшего способа проснуться и взбодриться. Странник поежился – утро было холодным – и после нескольких секунд размышления присоединился к Майку. Они поливали друг друга около пяти минут, пока не прогнали напрочь желание спать и ту мутную пелену, что оставалась в их головах после вчерашнего ужина. Большой Майк выпрямился во весь свой большой рост и стал тщательно растираться предусмотрительно захваченным с собой из дома полотенцем. Странник увидел, что на правой половине груди у товарища наколота весьма искусно выполненная татуировка, изображавшая горностая, сидящего на ветке ели и приготовившегося к прыжку. Мастер, изобразивший этот рисунок, был высококлассным профессионалом – зверек казался живым, особенно когда хозяин татуировки напрягал свои мускулы, а ветка при этом качалась, и была видна каждая ее иголочка.
– Прекрасный рисунок! – похвалил Странник, указывая пальцем на татуировку.
– Воспоминания юности, – застенчиво улыбнулся Майк. – Тогда среди друзей было принято, как у древних язычников, чтобы у каждого из нашей молодежной компании был свой тотем – как правило, это должен был быть какой-нибудь дикий зверек.
– И ты, конечно же, был горностаем? – весело рассмеялся Странник.
– Нет, не совсем так, – чуть смутился его компаньон. – Горностаем была Она, ее звали Клара, впрочем, это все было чертовски давно…
Хозяин дома все еще спал, и товарищи решили не будить его. Оставив на столе золотую монету, они впрягли лошадей в повозку и поехали дальше, по той же дороге, извивавшейся и петлявшей по лесу и через болотистые низины.
Теперь, на четвертый день пути они ехали по низинам, простиравшимся вплоть до самых подножий гор Северо-Запада. Ветер, дувший им в лицо, приносил острый запах брусничных зарослей, простиравшихся на болотистой почве на мили к югу и северу от них. Было прохладно и сыро, под колесами повозки хлюпала вода. Дорога петляла в случайных направлениях, с трудом выдерживая при этом генеральное – на северо-запад.