Читать интересную книгу Предположительно (ЛП) - Джексон Тиффани Д.

— Как ты... но... я сделала это ради тебя.

— Ты сделала это ради себя, мама. Как и все остальное.

Взгляд ее становится ледяным.

— Надо было бросить тебя там, где я тебя нашла. С самого начала от тебя были одни проблемы! Ты тупая, сумасшедшая маленькая су...

Во мне что-то щелкает — гнев, ярость — и я несусь на нее, как бык, готовый протаранить ее. Останавливаюсь прямо у ее лица, настолько близко, что могу рассмотреть, как расширяются ее зрачки и раскрывается рот. Такое же выражение у нее было каждый раз, когда Рей замахивался на нее. Но я ее бить не собираюсь. Это слишком просто. Хочу выиграть войну, не сражение. И тогда осознаю ту великую силу, власть над ней, которой всегда обладала.

— Хорошо, мам. Ты победила.

Застывшая на месте, она выдыхает и расслабляет плечи. На ее лице читается облегчение. Но я не закончила. Знаю, чего я хочу. Чего всегда хотела. Я хочу сделать ей больно. Так же, как она делала больно мне. И сделать это можно только одним способом.

— Ты никогда не увидишь этого ребенка, и ты никогда больше не увидишь меня. Это твой последний визит. Следующего не будет.

Мама откланяется от меня, эти слова бьют по ней, как ремень. Мы стоим в дюймах друг от друга в абсолютной тишине. Я хочу, чтобы она поняла, что не шучу. У нее вырывается нервный смешок.

— Но, малышка, я...

— Ты никогда больше не увидишь меня. Это твой последний визит. Следующего не будет.

— Послушай меня, юная леди, я сказала...

— Следующего не будет!

Она захлопывает рот и проглатывает все то, что хотела сказать. Должно быть, это отвратительно на вкус, потому что эта горечь подчеркивает все морщинки на ее коричневом лице. Ее нижняя губа начинает дрожать, и она пытается скрыть это за фальшивой улыбкой. Но я знаю маму. Знаю, что мысль о том, что она может потерять меня, по-настоящему потерять, пугает ее больше, чем мертвый ребенок. Больше, чем Рей. Больше, чем что-либо. Я ее мир. Без меня у нее ничего нет. Даже Господа. Я делаю единственное, что может причинить ей боль: забираю себя у нее.

— Но, малышка... я твоя мама, — говорит она, от нее веет отчаянием.

Она протягивает ко мне свою дрожащую руку. Бледную и сухую. Она права. Она моя мама. Моя защитница. Мой лучший друг. Но теперь я тоже чья-то мама.

— Прощай, мама.

Не оборачиваюсь на нее, когда выхожу из комнаты, и останавливаюсь только у дверей своей спальни. Даже несмотря на звуки ее рыданий.

Из записей Доктора Джин-Йи Денг

психиатра больницы Беллвью, Нью-Йорк

Способна ли она на убийство? В теории, нет. Какие-либо признаки психических нарушений обнаружены не были. Согласно записям, она непогрешима. Но это будет поверхностным ответом. Поэтому нам нужно взглянуть на Мэри не в парадигме Мэри-ребенок, а Мэри-ребенок, который хочет, чтобы вы поверили, что она таковым является. Я считаю, что ключом к этому ответу являются ее отношения с матерью, ее единственной опорой. Именно здесь наши оценки терпят крах, поскольку мы можем никогда не узнать о динамике их отношений, кроме того, что было изложено в отчетах и проанализировано.

Мы можем никогда не узнать, кто такая настоящая Мэри.

— Сегодня я хочу поговорить с вами о способности отпускать и скорбеть, — воодушевленно говорит мелкая дрянь из Статен-Айленда. Лишившись парочки ненормальных, наш круг сузился, но она притворяется, что ничего не изменилось. Мисс Вероника — худший психолог из всех. Почему она не смогла рассмотреть сумасшествие в Новенькой и Келли? Они даже его не скрывали. Не так, как я. Я хорошо умею скрываться. Вы могли бы подумать, что я распознала это, потому что рыбак рыбака видит издалека. Может, поэтому Новенькая и хотела со мной подружиться.

— Прощение — это самая сильная эмоция на свете, — говорит она с улыбкой. — Прощение — это способность отпускать нашу боль, горечь, обиду на других, и, что самое главное, на самих себя. Иногда именно мы сами являемся своими самыми большими врагами. Но, прощая самих себя, мы открываем перед собой совершенно новый мир. Наше окружение и условия вокруг начинают меняться. И все то, о чем мы мечтали, может магическим образом начать само приходить к нам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я чуть не падаю со стула. Кажется, это самое глубокое, что она когда-либо говорила. Смотрю на Чину с открытым ртом и лишенная дара речи. Мисс Вероника смеется.

— Прошлым вечером я смотрела шоу Опры.

Что ж, это многое объясняет.

— Итак, кто хочет поделиться? Вот увидите, как только вы сможете отпустить то, что у вас накипело, вы сразу же почувствуете себя свободными. Это удивительное чувство.

Я никогда не чувствовала себя свободной. Я поднимаю руку.

— Мэри! Прекрасно!

Кажется, это называется боязнью сцены, потому что как только все взгляды устремляются на меня, забываю, что хотела сказать.

— Давай, Мэри. Выговорись. Тебе сразу же станет легче.

Я делаю глубокий вдох и смотрю на пол. Передо мной возникает лицо Алиссы.

— Ее... ее звали Алисса. Алисса Морган Ричардсон. Она...

Я чувствую, как ком встает у меня в горле и откашливаюсь. Я снова заалисиваюсь.

— Она была... красивой. Самой красивой малюткой на свете. Люди говорят так обо всех младенцах, но Алисса была другой. Она правда была красивой. Она не была моей сестрой, но мне бы этого хотелось. Очень сильно. Так бы мы всегда смогли бы быть вместе. Я любила Алиссу. Она была всем для меня. Больнее всего то, что все эти люди считают, что я ее ненавидела. Пишут все эти гадости, а это неправда.

Вся комната пялится на меня. На глаза Киши наворачиваются слезы.

— Меня не пустили на похороны. Я хотела увидеть ее в последний раз, но все так на меня злились. Это был несчастный случай. Я не хотела... я не хотела, чтобы кто-то пострадал. Все слишком далеко зашло... и просто попросить прощения... этого, казалось, недостаточно.

Я не хотела бросать ее. Я не хотела бросать ее.

— Еще у меня был братик, который умер. Своей смертью, никто... его не убивал. Он часто просыпался по ночам и плакал, а я давала ему бутылочку, потому что мы жили в одной комнате. Одной ночью он не проснулся как обычно и не заплакал. Он был не похож на себя. Я ждала и ждала, казалось, прошла вечность. Думала, что, может, он просто заспался. И попыталась его разбудить... он был холодным, жестким, а губы его стали фиолетовыми. Мама где-то гуляла. Я сидела с Джуниором часами. Было такое чувство, что я сижу в темноте рядом с гробом. Мне было пять лет.

Все мое лицо в слезах, но я даже не пытаюсь их вытереть.

— Мама... полагаю, нет слова, способного описать, что она испытала. Она винила себя, но это... это просто случилось. Никто не был в этом виноват. Это был несчастный случай. Такое случается... так сказали врачи. Но после этого она изменилась. Стала лишь тенью женщины, о которой я должна заботится. Мне приходилось кормить ее, мыть, иногда готовить ей. А когда наступали особенные дни, я заставляла ее пить таблетки. Потому что у нее больше никого не было. Только я. Это не ее вина.

Она не виновата даже сейчас. Она просто не знает ничего другого. Хотя от этого ее поступки лучше не становятся.

Все наклоняются вперед, их лица побледнели, но они не могут насытиться. Даже несмотря на то, что от этой истории их выворачивает. Ну, всех, кроме Марисоль. Она просто скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула.

— Но сейчас ты пытаешься засадить свою маму в тюрьму? Почему?

Что это, черт возьми, за вопрос такой?

— Почему? —выплевываю я. — Потому что у меня хотят отобрать моего ребенка.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она скептически смотрит на меня сквозь свои густые ресницы.

— И что?

Я напрягаюсь, ее реакция сбивает меня с толку. С чего она такая?

— И что? — говорит Чина. — Ты вообще себя слышишь?

Марисоль переводит взгляд на нее, после чего возвращается ко мне, полностью игнорируя ее слова.

— Что ты собираешься делать с ребенком, учитывая, что ты сама еще ребенок? — говорит Марисоль. — Ты не сможешь позаботиться о нем.