об одном: как можно скорее сбросить с себя все – желательно вместе с кожей – вбежать под душ и вылить на себя по литру шампуня и ароматизированного мыла. Надо отдать должное командиру анархистов: он заранее подготовился именно к таким последствиям. В деревне нас ждало все необходимое: тотальная стирка, не слишком чистые душевые и просторные арабские балахоны, чтобы прикрыть наготу, пока сохнет одежда. Хотя с последним можно было не спешить – Мени объявил, что мы остаемся здесь на ночлег.
Ранним утром намечалась еще одна демонстрация – теперь против разделительного забора. На ужин принесли питы, оливковое масло, хумус и салат, но мало кто притронулся к еде: мерзкая вонь скунс-воды, угнездившаяся где-то глубоко в носу, лишала людей аппетита. Потом Мени и Алладин устроили совместное собрание анархистов и шабаба с обсуждением итогов сегодняшнего сражения и объявлением детальных планов на завтрашнее. К тому времени уже стемнело. Сидели на матрасах, расстеленных прямо на земле, – на них же предстояло и спать.
Под крышей сарая покачивалась одинокая тусклая лампочка. Ничуть не уставшие деревенские пуще прежнего облизывались на Миру, зато гости, полумертвые от дневных переживаний, откровенно клевали носом, и даже Рэйчел не задала традиционного вопроса о бульдозере. Когда наконец объявили отбой, я отключилась раньше, чем закрыла глаза. Мне досталось место между Росинантой и Рэйчел; Мира легла по другую сторону от подруги.
Проснулась я от шума борьбы и сдавленных криков. Бравый Алладин тащил Миру из сарая наружу. Одной рукой он прижимал ее к себе, а другой зажимал девушке рот. Я приподнялась и заорала что есть мочи:
– Оставь ее, сволочь!
От этого вопля проснулись бы и мертвые, но анархистский сарай даже не пошевелился. Все, включая сердечную подругу Рэйчел, усиленно делали вид, что спят. Мне не оставалось ничего другого как вскочить и броситься на подонка, но я недооценила его силу и настойчивость. Продолжая прижимать к груди свою жертву, араб сильно отоварил меня по виску. Свет лампочки померк перед моими глазами; отлетев на несколько метров, я рухнула на кого-то из анархистов и потеряла сознание.
Не знаю, сколько минут я так пролежала: отсчитывать нокдаун в упорно спящем сарае было решительно некому. Не проснулся даже Карподкин – как выяснилось, я упала прямо на него.
– Карподкин! – завопила я, дергая придурка за патлы. – Вставай, Карподкин! Вставайте вы все, гады! Предатели, скоты! Он утащил Миру! Рэйчел! Мени! Ну помогите же хоть кто-нибудь!
С таким же успехом я могла бы звать на помощь марсиан. Анархисты «спали», плотно захлопнув гляделки, запечатав уши и обеими руками вцепившись в собственную трусливую глухоту. Над моей головой, как висельник на шнуре, раскачивалась голая лампочка, за стенами сарая притаилась чужая враждебная деревня, и во всей округе не было ни одного человеческого существа – лишь звери и зомби, зомби и звери. Я подумала о малыше, о Мики и поднялась на ноги. Возле двери я выбрала из груды плакатов и флагов флагшток-дубину потяжелее и вышла наружу. Я старалась ступать бесшумно – мне могла помочь лишь внезапность, внезапность и безжалостность.
Голое тело Миры белело под луной в нескольких метрах от сарая. Алладин изнасиловал ее прямо на земле. Мне повезло: зверь не ожидал нападения. Он сидел рядом с девушкой, придерживая ее за горло, и вполголоса говорил по телефону – насколько я поняла, приглашал кого-то из друзей-шабабников, дабы заполнить паузу, перед тем как сам он восстановит потенцию для еще одного захода. Я размахнулась и засадила ему дубиной по башке. Послышался хруст, телефон отлетел в темноту. Секунду-другую Алладин сидел неподвижно, и я уже замахнулась для второго удара, но тут он упал на бок.
Той же дубиной я раздвинула Алладину ноги и встала поудобнее. Внезапность и безжалостность. Первое уже сработало, теперь второе. Мира села, подтащила коленки к груди и уставилась на меня широко раскрытыми глазами.
– Басшиба… – еле слышно пробормотала она. – Басшиба…
Звук от удара был противным, чмокающим. Из-под дубины полетели брызги – на ноги и на лицо Миры, на полу моего балахона. Тело зверя содрогнулось. Я вмазала по его промежности еще разок и протянула дубину американке.
– Хочешь? Советую поквитаться, станет легче. Верь мне, я знаю.
Она отрицательно покачала головой.
– Ну тогда я сама…
Мне казалось важным позаботиться о том, чтобы это животное уже никогда не смогло никого изнасиловать – если вообще останется в живых. По-хорошему следовало бы еще вставить флагшток ему в зад, но мне не хотелось чересчур перегружать нежную американскую душу. Все-таки у нас здесь не какой-то там Стивен Кинг, а реальные ужасы. Бедняжке и так досталось. Мы кое-как прикрыли ее разодранным балахоном и пробрались в сарай. Там дрыхли все так же тяжело и беспробудно. Я грубо сдвинула Рэйчел в сторонку; та перекатилась молча, не открывая глаз.
– Ложись рядом со мной, Мирочка, – сказала я. – Не бойся. Все кончилось. Постарайся уснуть, ладно?
Она часто-часто закивала, даже в таких ужасных обстоятельствах не бросив эту свою привычку. Если бы она сейчас еще сказала «Really?», я точно взвыла бы и полезла на стенку. Но, к моему облегчению, Мира просто легла на бок, подтянула коленки к груди и крепко обхватила их руками. Поза зародыша. Поза зародыша или человека, желающего вернуться в состояние зародыша, чтобы начать жизнь с самого начала, пропустив то, что только что произошло. Я точно знала, что она чувствует сейчас, ведь мне случалось проходить через это – проходить не раз и всякий раз заново, потому что к изнасилованию невозможно привыкнуть, как к вони скунс-воды.
Сейчас она говорит себе: наверно, этого не было. Нет, говорит она, этого точно не было. А если и было, то с кем-то другим, не со мной. Или меня вообще нет. Я всего лишь сон, говорит она, это кошмар, который снится кому-то другому. Так я сама спасалась в доме фалафельщика: представляла, что меня нет. Это помогает, но только временно. Потому что скверная скунс-вода все равно плещется в твоем теле, и выплеснуть ее вон можно только вместе с душой. Мире еще предстоит это узнать. Бедная девочка…
Я не видела ее лица, но уверена, что даже с крепко сомкнутыми веками мы обе не сомкнули глаз. Думаю, что это относилось и ко всем прочим камрадам. Зомби в сарае дрыхли так крепко, что к утру совершенно не выспались. На рассвете за стеной послышались крики, за ними – суета, беготня, шум моторов. Подъезжали и отъезжали автомобили и мотоциклы. Потом, уже после восьми, кто-то позвал от дверей: «Мени, Мени!», и Мени – о чудо! – немедленно проснулся и вышел на зов. И тут же, как по команде, зашевелились остальные. Они переговаривались с фальшивым оживлением и вообще старались вести себя как ни