как дикий мед, по всему, к чему оно прикасается. Я была Тихим океаном с его холодными голубыми глазами, вороной на кипарисе, хлопающей крыльями, разговаривающей сама с собой о мире. Сколько я себя помню, у меня были причины исчезнуть. Я была экспертом в том, чтобы становиться невидимой, но это было что-то другое. Теперь я была частью окружающего мира, вписанной в окружающий пейзаж. И вовсе не упускала из виду, а заботилась о нем.
* * *
Общественный центр стоит на углу Скул-стрит и Пайн, рядом с бейсбольными полями, которые сейчас пожелтели, как и все остальное в это время года. Я встречаюсь там с Греем и его матерью Ди Энн сразу после полудня в субботу, чтобы поработать над доской объявлений, которая должна помочь персонализировать Кэмерон для тех, кто ее не знает, и почтить ее память для тех, кто знает. Петиция Уилла об использовании этого помещения на неопределенный срок только что была одобрена городским советом. Снаружи висит временная вывеска, пока не будет сделан баннер с надписью «Спасательный центр Кэмерон Кертис» красными печатными буквами.
— Красный — любимый цвет Кэмерон, — объясняет Грей. Они с инспектором Энн вместе сделали вывеску и, как я вижу, уже несколько часов находятся в центре. Доска объявлений уже более чем наполовину заполнена фотографиями, открытками и рисунками. В одном углу Грей приколол обложку альбома Мадонны The Immaculate Collection, пластинки, которая была саундтреком к их дружбе в течение последних двух лет. Он нашел и поговорил со всеми учителями Кэмерон, некоторые из которых сохранили копии статей и стихотворений. Одно из них из пятого класса называлась «Листья гинкго»:
Плоские воздушные шары. Парашюты.
Каждый лист словно что-то горит.
Мечта, улетающая в полет. Я стою
Под желтым деревом и думаю
о вчерашнем дне.
Думает ли вчерашний день обо мне?
Я читаю эти строки, чувствуя, как у меня сжимается горло. Это больше, чем хорошее письмо; оно показывает уязвимость, которую я и не мечтала раскрыть, когда была в ее возрасте, особенно в отношении прошлого. Тогда я не была такой храброй. Я все еще могу быть не такой, не в этом смысле.
— Она особенная, верно? — говорит Грей у меня за спиной.
— Да, она особенная.
С помощью Грея и Ди Энн я работаю с вещами, которые принесла с разрешения Эмили, с нарисованным мелком хамелеоном — Дорогая мама, я скучала по тебе! — фотография пляжа Малибу с жемчужно-розовой морской раковиной и еще несколько, в том числе фотография Кэмерон и Кейтлин Манси, каждая на одном роликовом коньке, их волосы собраны в тугие высокие хвосты, которые заканчиваются в разные стороны, как будто они дополняют друг друга.
— Боже, они такие милые, — говорит Ди Энн, прикрепляя фотографию. — Я не помню Кэм в таком возрасте.
Кэм.
— Я поговорил с Кейтлин Манси, как вы просили, — говорит Грей. — Она вовсе не была сукой. Она плакала.
— Кэмерон, должно быть, тоже много значит для нее, — говорю я ему.
— Она дала мне это. — Грей поднимает видеокассету. — Есть ли способ включить это?
Мы роемся в задней комнате и находим тайник с аудио- и видеотехникой, проекторы со слайдами, старую катушку с катушкой, проигрыватель Betamax, а затем бинго. Видеомагнитофон.
Подключив его, мы втроем собираемся, чтобы посмотреть старый Magnavox на крошечной кухне. Рядом, вдоль подоконника под перекошенными жалюзи, лежат сероватые сугробы шелухи от мертвой моли. Сухая раковина заполнена треснувшими осколками фаянса. Затем оживает телевизор, и все это не имеет значения. Комната исчезает.
Кэмерон и Кейтлин поют «Под водой» из «Русалочки» в «Мистер микрофоны», отдаваясь делу целиком. Конские хвостики в полной силе, Кэмерон почти достает до попы. У них наполовину сформировавшийся вид подростков, еще не доросших до своих лиц. У них прыщи, брекеты. Они сияют.
— Это прекрасно, — говорю я Грею, чувствуя себя взволнованной и подавленной.
— Я не знаю, хотела бы она, чтобы мы играли это для группы людей.
— Почему нет?
— Это было очень давно. И я не знаю, она кажется такой невинной на пленке.
— Невинность — это дар, Грей, — говорю я, слыша, как мой голос становится эмоциональным. — Посмотри, какая она красивая. Какую бы боль она ни испытывала, как бы ей ни было больно, она не показывает этого здесь. Она отпустила это даже на минуту. Дети могут быть такими жизнерадостными. Я никогда не перестаю удивляться.
— Я не думал об этом в таком ключе.
Когда лента заканчивается, машина потрескивает, затем жужжит. Грей нажимает перемотку, а затем инспектор Энн обнимает его, притягивая ближе, и мы смотрим снова. Солнечный свет проникает сквозь жалюзи, отбрасывая единственную полосу света на стену прямо над Magnavox. Затем пение: Просто посмотри на мир вокруг тебя / Прямо здесь, на дне океана / Такие замечательные вещи окружают тебя / Чего еще ты ищешь?
— 47-
Мы с Уиллом договорились встретиться в шесть пятнадцать вечера, чтобы обсудить его речь, но к тому времени люди уже начали прибывать. Кто-то установил длинный стол у дальней стены, и он завален едой. Тарелки для еды, кастрюля, полная жареных фрикаделек, сыра и крекеров, груды булочек, пластиковые столовые приборы, бумажные салфетки, розовый лимонад и башня из пенопластовых стаканчиков. На мгновение я растеряна, но потом вспоминаю, как это бывает в маленьких городках, где любое общественное собрание означает еду. Плюс еда всегда сближает людей, дает им занятие своим рукам.
Вскоре стулья начинают заполняться. Ванда раздавала листовки и хорошо справлялась со своей работой. Деревня, наконец, появилась, каждый человек здесь, потому что пришло время для этого, для того, чтобы прийти и сдаться, для того, чтобы сказать «да» истине и просто пойти туда, в то место, где мы уже находимся.
Приближается час, и я вижу, как приходит Стив Гонсалес с невысокой симпатичной женщиной, которая, должно быть, его жена. Он кладет руку ей на плечо, кивает мне, а затем направляется к группе молодых людей, которые, очевидно, из средней школы. Несколько минут спустя входит Клэй Лафорж с Ленор, оба немного застенчивые, или кажутся таковыми, когда они проскальзывают в ряд сзади. Появляется