— О Гамид! — вскрикнул он зло. — Ты не человек — гадина! Шайтан! С тобой у меня ещё будет разговор!.. У-у…
Мысль об Адике острым ятаганом пронзила его сердце. Он понимал, что, потеряв её как любимую, нашёл как сестру, но не знал, радоваться ли этому. Все перемешалось в его воспалённом воображении. «Адике… Златка… Сестра… О аллах! Спасибо тебе хотя бы за то, что не допустил взять в жены свою сестру!..»
Вспомнил, что служба в эни чери — янычарском корпусе — не принесла ему ни счастья, ни богатства, а только мрачную славу жестокого убийцы…
«Но я же все делал для прославления и укрепления власти солнцеликого хандкара, — оправдывался перед собой Сафар-бей. — Во имя пророка! Во имя могущества Османской империи… А может, и здесь меня обманули, о аллах?»
Подумал и о Звенигоре…
Какая прихоть судьбы свела его с этим невольником? Если бы не он, все, может, сложилось бы по-иному…
По-иному?
Но как? Убил бы воеводу? Жену его, свою мать, отдал беглер-бею на истязания? А на Златке женился бы?..
Его передёрнуло. Нет, хорошо, что аллах не допустил всего этого!.. И тут же подумал: правильно ли поступил, задержав казака? Это был минутный порыв — свести Гамида и Звенигору. Посмотреть, как будет выкручиваться, оправдываться Гамид. И что скажет, когда увидит своего прежнего раба в роли свидетеля на справедливом суде над собой? А может, лучше было бы отпустить казака?.. Да, надо отпустить!
Разные мысли теснились в голове Сафар-бея, обгоняя друг друга. Но ни одна не приносила облегчения, а только боль, душевные муки… Одно знал твёрдо: никогда не сможет признать родными Младена и Анку! Нет, нет!.. Это было бы ужасно!.. Пропало бы все, во что он верил и за что боролся… Разумом принимал, как безусловную истину, — доказательства все налицо, — а сердцем не мог воспринять. Не мог примириться с тем, что он, Сафар-бей, — сын гяура Младена, вожака мерзких гайдутинов!
Сафар-бей в исступлении поднял руку и сильно ударил ею по кровати. С раны сползла повязка, хлынула кровь. В глазах поплыли жёлтые круги, покачнулись стены, и он, теряя сознание, бессильно грохнулся на пол.
4
Когда Сафар-бей открыл глаза, то первое, что он увидел, было гладкое, тёмное лицо Гамида.
— Слава аллаху, ты пришёл в себя, мой мальчик! — воскликнул спахия, слегка прихрамывая на раненую ногу. Приблизившись к Сафар-бею, он грузно опустился на его кровать. — Тебе лучше? Ничего, грек Захариади быстро поставит тебя на ноги!
От неожиданной встречи у Сафар-бея снова поплыли перед глазами круги, и он опять потерял сознание. Очнулся оттого, что Гамид брызнул на лицо холодной водой.
— Ох, как ты истёк кровью… — словно из тумана пробивался голос Гамида. — Мне рассказали, что эту рану нанёс тебе старый пёс Младен… Жаль, что он бежал со своей тигрицей! Ты мог бы как следует расквитаться за такой удар!..
— А может, Гамид, этот удар следует нанести тебе? — тихо спросил Сафар-бей, чувствуя, как вместе со злостью, в мгновение заполнившей сердце, к нему возвращаются и силы.
Гамид недоуменно глянул на молодого агу:
— Как тебя понимать, мальчик?
— Не смей называть меня так, Гамид! — крикнул Сафар-бей. — Я все знаю!
— Что ты знаешь?
— Как ты выкрал меня и мою сестру из Чернаводского замка… Что Младен — мой отец… Анка — мать… А ты… — Сафар-бей замолк и вызывающе посмотрел на спахию.
Лицо Гамида посерело. Он беззвучно открывал и закрывал рот. Казалось, что у него вот-вот совсем перехватит дыхание. Такого поворота в беседе он не ожидал, — весь сжался и молча собирался с мыслями. Наконец, запинаясь, стал говорить:
— Опомнись, Сафар-бей! О чем ты говоришь?.. Это грязный наговор моих врагов! — Он поднялся с кровати и заковылял по комнате.
Сафар-бей горько улыбнулся, облизнул сухие, горячие губы.
— Не прикидывайся невинным барашком, Гамид! Ты совсем не похож на него… Не изворачивайся, как червяк, — теперь не выкрутишься!.. Я презираю тебя, коварный шакал, жирный ишак!.. На твоей совести гибель целого полка! Ты предал товарищей, как потом предал гайдутинов! Ты выкрал меня, мою сестру…
— Сафар-бей! — перебил Гамид. — Аллах отнял у тебя разум! Ты пожалеешь, что осмелился сказать мне такие слова… Да простит аллах тебя, несчастный!.. Подумай хорошенько, я относился к тебе, как к сыну! Ты учился в лучшем медресе, а потом в янычарском корпусе! Ты стал знатным агой!.. Разве мог тебе дать все это твой отец-разбойник?.. Нет, все это дал тебе я! А твоя сестра Адике… Если бы я был таким негодяем, как ты меня считаешь, то сделал бы её своей женой или наложницей… Но я этого не сделал. Она воспитывалась вместе с моей дочерью, и я считал её за родную… А тебе открыт путь к наивысшим должностям в государстве! Ты можешь стать пашой! Мало того, — даже беглер-беем!.. Кто для тебя Младен и Анка? Неужели ты хотел бы возвратиться к ним и разделить их судьбу — судьбу людей, объявленных вне закона?.. Лучше совсем не знать таких родителей! Подумай: тысячи янычар, твоих побратимов по оружию, не знают своих родных и прекрасно обходятся без них. Образумься, Сафар-бей! Я спас тебя и дал тебе будущее!..
Гамид умолк, подошёл к окну и сделал вид, что вытирает слезы.
Сафар-бей изменился в лице. Аллах экбер! Гамид словно читает его мысли… Разве не сам он отказался признать Младена и Анку своими родителями, оттолкнул их от себя? Он занимает столь высокий для его лет пост в янычарских войсках и надеется на ещё более высокий. Он мусульманин, наконец. Так чего же он хочет от Гамида? Чего придирается к нему? Нет, он ничего не хочет… Просто ему стали противны толстая рожа и его лживые глаза. Он не может, не хочет находиться с ним под одной крышей! Нет, нет, прочь отсюда! Прочь с его глаз!
— Спасибо, Гамид, — с иронией произнёс Сафар-бей. — Но после того как я узнал о твоём мерзком злодеянии в ущелье Белых скал и в Чернаводском замке, мне противно видеть тебя, говорить с тобой… Окажи мне услугу — позови лекаря Захариади. Я хочу немедленно перебраться в свой дом. Пожалуйста, протяни руку — позвони!
— Сафар-бей…
— Нет, нет, оставь пустые слова! Я сейчас же перейду к себе… А ты, если имеешь хоть каплю совести, немедленно со своим отрядом выступишь из Сливена… Чтобы глаза не мозолил мне! О давнем твоём грехе, о преступлении против наших войск и аги Якуба, я буду молчать. А ты будешь молчать о нашем сегодняшнем разговоре… Звони!
Гамид подумал минуту, потом молча подошёл к дверям и дёрнул за красный шёлковый шнурок. За стеною послышался хриплый, протяжный трезвон.