и сапоги приобрела. Наверное, как раз эти мужики считать где-то научились: самые дешевые (и самые хреновые «крестьянские») сапоги у любого торговца стоили не менее пяти рублей, а в деревенских магазинах «в поместьях Павлова» довольно приличные сапоги стоили максимум три рубля.
Просто у меня кожи оставалось много после выращивания разнообразного мяса, в особенности свиной кожи — из которой сапоги получались действительно так себе, но очень дешевые. Как мне сказала Алёна, у таких сапог подметка стоила дороже всего остального, потому что подметку все же делали из бычьей кожи.
В результате вышло так, что «самые худые» деревенские мужики через год жизни в моих поместьях вернулись домой, будучи уже самыми зажиточными. Причем то, что в одну деревню возвращались «временные» из разных моих деревень, доказывало, что у меня «везде жизнь одинаково райская». Я уже не говорю, что мои «землебитные времянки» по комфорту превосходили мужицкие избы больше, чем какой-нибудь элитный особняк из XXI века превосходил квартиру в хрущобе и эти самые «экс-захудалые» мужики с бешеным энтузиазмом бросились (под руководством специально назначенных моих инструкторов) и себе строить такие же домики. А самым мощным двигателем прогресса является, как известно, зависть — но в полной мере она расцвела лишь на следующий год, а что же до года текущего…
Осенью я приехал с кучей бумаг в Петербург, где пообщался сначала с Канкрином (показав Егору Францевичу документы, в которых были приведен баланс выплат мужикам за сельхозработы и объема их покупок в магазинах), а затем встретился с Павлом Дмитриевичем Киселевым, чтобы обсудить размеры и местоположение следующей порции. И застал у него еще одного генерала, Дмитрия Гавриловича Бибикова. Генерала очень заслуженного: он в Бородинской битве руку потерял, и Георгия там же получил. А теперь он работал генерал-губернатором Подолья и Волыни, а по совместительству — Киевским военным губернатором. И вот с ним мы так обстоятельно языками зацепились:
— Я, Никита Алексеевич, много наслышан о том, как вы крестьянскую жизнь преображаете. И перенял бы ваши подходы, но как? Судите сами: в Царстве Польском народу около четырех миллионов, но шляхты, которая себя смеет к дворянам причислять, даже более ста тысяч семейств! Каждый десятый мнит себя дворянином… Понятно, что в Польше им тесно, так они заполонили и Волынь, и Подолье — и всеми силами препятствуют хоть малейшему облегчению жизни крестьянской.
— Идиоты, их же эти крестьяне скоро на вилы подымут.
— Да мне сие и в радость бы было, но мужики-то во всем норовят напротив Императора нашего винить, то к австриякам в побег подаются, то против войска нашего бунтуют…
— Ну, лично я думаю, что всякого поляка, кто смог имя свое нацарапать, считать дворянином было неправильно.
— И я такого же мнения, но Император…
— Он их тоже считает отбросами человеческими, однако опасается нового польского бунта.
— И это верно…
— Ваше превосходительство, вы же все же генерал-губернатор…
— А ваше превосходительство — генерал-лейтенант, — с откровенным ехидством и с ударением на слово «ваше» ответил Бибиков, — но что мы с этим можем поделать?
— Два генерал-лейтенанта — это, как ни посмотри, всё же сила. Один может проследить за исполнением закона, а другому очень не хватает рабочих на постройке железных дорог в Сибири…
— И что? Я же не имею права людей в Сибирь ссылать если он своего мужика работой замучивает.
— А не надо его ссылать. Вы просто факт нарушения закона зафиксируйте, а дальше…
— А что дальше?
— На Волыни и в Подолье, да и в Киевской губернии много чего полезного в земле лежит. А мне, по указу Императора между прочим, дано право нужные для добычи разных ископаемых земли на пользу Державе изымать. Ну а дальше все просто: я подаю заявку на изъятие земель, Егор Францевич, сберегая государственную копейку, выясняет, на каком основании некий помещик ей владеет — и когда выяснится, что данный помещик прав на землю вообще не имеет…
— А это почему?
— А потому что земли тут право имели покупать — а уж тем более получать их от Государя — лишь дворяне, и как только выяснится, что дворянство тот сам — ну или предки его — присвоили по подложным документам…
— Так уж и по подложным…
— Наш министр финансов, чтобы выкупные не платить, все это досконально вызнает. Раз вызнает, другой, третий — а потом уже государь и сам сообразит, что нужно бы поголовную проверку этих польских шляхтичей учинить. И учинит, ведь архивы-то польские в сохранности имеются. А у меня и люди есть поискам подобным в архивах обученные. Вы мне только изыщите с дюжину помещиков, которые закон нарушают, а я из них выберу тех, кто точно по документам подложным дворянство получил, с них и начнем. И ими же и закончим, а далее уже и без нас разберутся.
В последнем обещании я ничуть не лукавил, помнил, что среди реконструкторов — чуть ли не половина из которых была историками либо по образованию, либо по призванию — широко обсуждался вопрос «польского дворянства». Архивы-то и до двадцать первого века большей частью сохранились, и вот по подсчетам реконструкторов-архивистов из «официально признанных» ста десяти тысяч польских дворянских фамилий больше семидесяти тысяч дворянство получили именно по подложным документам. То есть не совсем подложным, а «неверно переведенным», причем были найдены даже документы с указанием таксы за «не совсем корректный перевод»: от двадцати злотых (за «простое дворянство») до более чем тысячи (если поляк претендовал на титул, которого не имел). Как говорил Витька, если у поляка были штаны не рваные, то он уже считал себя шляхтичем, а если он в корчме мог не в долг пообедать, то вообще магнатом — ну а в каких конкретно архивах копать, это я вроде помнил.
— Если разом половину этих шляхтичей дворянства лишить, то они снова бунт поднимут.
— Не поднимут, если их сразу же по закону наказать. И вот как раз с этим уже я Государю помогу. Что там положено за использование подложных документов? — Я хмыкнул и процитировал по памяти найденное еще одним Витькиным товарищем:
— Ежели холоп объявит себя дворянином, то его пороть плетьми, забить в колодки и отправить в каторжные работы. Указ Екатерины Алексеевны, никем по сию пору не отмененный. Ну а каторгу я им обеспечу…
— Взбунтуются.
— Иван Федорович справится, а я ему очень сильно помогу. Так что начинайте выискивать нарушения закона о барщине и все подробно записывайте. А то действительно позор: держава наша Россией именуется, а половина дворян в ней — польские оборванцы. Над нами