Любит. Любит! Любит? Как можно настолько извратить, изгадить такое сильное, такое светлое чувство? Как можно оправдать откровенную низкую подлость любовью?
— Ты… Ты знал, что готовят для меня твои родственники, и молчал? — Огненный комок боли от осознания предательства мешал дышать полной грудью. — Посмотри на меня! Ответь, глядя в глаза, как в тот момент, когда клялся жить для меня.
— Знал… — Быстрый взгляд на меня, одно движения сильного тела, и наг опускается на колени, утыкаясь лицом в каменные плиты пола в позе смирения и раскаяния в паре сантиметров от моих ног. Той самой позе, что требовала от него неизвестная нагиня, когда он был готов пойти на страшную и позорную смерть, но не смириться. — Надеялся, что тогда твои мужья не смирятся с тем, через что прошла их жена, и откажутся от брачной связи. И ты примешь меня. Прости…
Прочь. Бегом. Отсюда. Бежала, чудом уворачиваясь от рук и хвостов, пытающихся удержать меня мужей. На выход. Туда, где небо уже разрывали огненные плети молний.
Как я угадываю повороты в этих чертовых, бесконечных переходах? Не знаю. Чутьем, механической памятью, на удачу. Слышу за спиной шорох быстрых движений, голоса, знакомые и нет, что просят остановиться, успокоиться, вернуться. А я бегу, не чувствуя прикосновений холодных плит пола к ступням. Мне душно, мне не хватает воздуха, я задыхаюсь.
Большая арка центрального входа мелькает смазанным силуэтом, отмечаю лишь боковым зрением. На свободе! Несколько быстрых шагов, и из под ног сыпется мелкая крошка камней в бездонную пропасть. Меня останавливает только сильный порыв ветра, что не бьет, а удерживает, не дает сорваться.
В небе клубятся почти черные тучи, сырой, насквозь пропитанный запахов влаги воздух. А я чувствую, как губы растягиваются в безумной улыбке. И то ли мне кажется, то ли еще действует заклинание Риса, что показывает мои воспоминания, но я слышу звучание скрипичного трио. Узнаю бессмертные ноты любимого в прошлой жизни Вивальди. С восторгом встречаю буйство стихии, замираю на самом краю обрыва, под хлесткими струями, под сверкающей яростной плетью молнии, слышу бой барабанов и грохот литавр, в знаменитом сонатном аллегро.
Не боюсь, доверяю, безумно смеюсь, и плевать на зовущие голоса. Широко, словно крылья, развожу свои руки, открытой грудью встречаю очередной шквал грозового ливня, растворяюсь в объятиях игривого ветра, что путается в волосах и бьется в мокром подоле платья.
Вскидываю руки к небу, вытягиваюсь скрипичной струной, что звучит сейчас чистым надрывом, разворот по оси, прогибаюсь назад в позвоночнике, волосами касаюсь земли. Резко распрямляюсь, схлопываю руки над головой, нога идет вверх, резкий сгиб и рывок в колене, повтор, выход на шпагат. Как давно я не стояла у балетного станка, а тело прекрасно помнит.
Почти не контролирую себя, на автомате отмечаю выполнение антраша, слишком резкий и высокий жете, разворот, арабеск. Не боюсь сорваться, не думаю ни о чем. Есть только я и гроза, что наполняет собой мою кровь, мое сердце и душу. Страха нет, границ нет, нет ни времени, ни пространства. Есть безумие в сердце и безумие в небе, что так созвучны, так легко отражают друг друга. Я словно пытаюсь предугадать, опередить очередную вспышку. И молния словно поддается, играется, дает себя поймать на мгновение и вторит раскатом грома, что закладывает уши.
Крепкая хватка на талии, чье-то тело дрожит, но прижимается к ногам в крепком объятии. Опускаю глаза, с трудом выныриваю в реальность и вижу испуганные глаза Риса. Осматриваюсь, ненадолго приходя в себя. Почти весь склон занят вышедшими из пещер нагами. Трясущиеся, боящиеся, откровенно напуганные и такие жалкие. Ждут, что сию секунду начнут падать замертво, выпитые грозой.
— Марина, пойдем, пойдем в пещеры. Нельзя под грозу, вернемся — быстро шепчет малыш. Не побоялся, значит, пойти за мной, увести от опасности.
— Не бойся! Идем со мной! — подхватываю мальчишку на руки, и раскручиваю вокруг собственной оси.
И мы уже вдвоем смеемся под струями воды и искрящимися белыми молниями.
Возвращаюсь в реальность от жжения на руке. Смотрю на Риса и не могу удержать улыбки.
— Ты тут, говорят, новый клан организовал? А как будешь называть? — наги же именуются по цветам. Рис задумался и с шальной улыбкой выдал:
— Грозовой! Мы будем грозовой клан! — Словно подтверждая его слова, небо раскалывается под ударом десятка молний одновременно. И под громовою волну на граффитово-серой чешуе Наариса проявляются снежно белые, изломанные линии молний.
А с моей руки с тихим звоном опадают брачные браслеты, грязными разводами размывается браслет Тени. В сложенные ладони птицей слетает молния, превращаясь в давно знакомый пламенный шар, задерживается на секунду, словно приветствуя, и взмывает в светлеющее небо.
Я свободна! Слышу испуганный шепот змеев. Смотрю на сиротливо валяющийся брачный браслет медведя. И забираю. Единственное, что забираю на память о своем замужестве. Протягиваю руки Каяне и Рису, что без страха, вкладывают свои ладони, и обращаюсь к самому родному в мире человеку.
— Я хочу домой, мама!
Тихий, счастливый смех, нежное тепло, что окутало с ног до головы и мягкий, нежный голос, что я слышу, стоя на пороге охотничьего домика Лангранов.
— С возвращением, дочь!
Глава 41
Интерлюдия 1.
Отдельные шепотки переплетались, сливались в неровный гомон, что отражался от стен, бился под самым потолком, усиливался с каждым вернувшимся в пещеру нагом.
Скованные бурые с каждой минутой отчаивались все больше. До них все с возрастающей ясностью доходило, что случилось нечто столь непонятное и страшное для нагов, что однозначно вызовет очень бурную реакцию. И последствия этой реакции самым неприятным образом могут ударить именно по ним.
Члены совета тревожно переглядывались. Только черная нагиня почти лежала на своем сидении, массируя тонкими пальцами виски, словно у нее дико болела голова. Она пыталась собраться, понимая, что сейчас она будет решать не только вопрос дальнейшего существования нагов, но и судьбу сына.
Наги, еще недавно бывшие мужьями Марины и Каяны по какому-то одним им известному принципу, и только никому ненужный бывший Тень стоял посреди зала, раскачиваясь всем телом, словно в забытьи.
Но долго это продолжаться не могло. Бронзовый начал призывать всех к порядку, просил всех успокоиться, чтобы вернуться к обсуждению ситуации.
— А что ее, эту ситуацию обсуждать? Есть несколько идиотов, что довели до ручки собственную жену. А тут сюрприз, жена оказалась с небольшим таким секретом. — Изумрудный давно говорил, что необходимо принять защищающие человечек законы, как минимум. Но его высмеивали и не слушали, а сейчас пожинали вполне себе ожидаемые плоды. — У меня только один вопрос, она сейчас просто решила одна побыть или к родственничкам направилась, обсудить, так сказать, трудности своей семейной жизни. И что-то мне подсказывает, что скоро мы об этом узнаем. Потому что если второй вариант верен, то трудности скоро исчезнут. Вместе с семейной жизнью, и половиной нагаата заодно. Вы, остолопы, родом жены не могли поинтересоваться?
— Мы вообще думали, что она сирота! — Огрызнулся Сид.
— Вы чего делали? И как результат? Есть ощущение, что получилось? — В голосе одноглазого белого ехидство мешалось с презрением.
— Хватит! — Маисса резко поднялась со своего места. — Есть вопросы и поважнее ошибок моего сына и его побратимов! И смею напомнить всем, излишне остроумным, что попади Марина в любой другой клан, к другим мужьям, последствия могли быть гораздо хуже и наступить гораздо раньше
— Неправда, — Желтый наг, примерно одного возраста с Сидом и Рафом, говорил, держа на руках того самого змееныша, что проверял насколько настоящая Лангран здесь находится. — В нашем клане с ней ничего плохого бы не случилось.
— Да человечек, попавших в ваш клан, больше никто и никогда не видит. — Чей-то выкрик с места