Читать интересную книгу Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

Обращаясь к одному из клира, чтобы другие этого не услыхали, Марко д'Оджоне сказал:

– Если Мастер, в то время как его служащие жалуются на дурное и недостаточное питание, зарабатывает громадные деньги и только посмеивается, когда говорит, что наилучшая пища для молодого человека – это его добродетели и усердие, он не иначе как скряга. Поэтому, покуда я здесь питаюсь вместе с монахами, я съедаю в каждую выдачу не менее чем за троих, так же поступает барсук, целую зиму остающийся в норе, сохраняя упитанность.

Как этот Марко преувеличивает скупость и расчетливость Мастера, другие преувеличивают его уверенность в себе и сознание превосходства; ведь совсем в ином свете показывается фигура Леонардо в рассказе миланского живописца Паоло Ломаццо, который, когда ослеп, занялся литературой и приобрел известность как историк искусства.

«Изумительнейший художник Леонардо да Винчи, написавший „Тайную вечерю“, придал Иакову Старшему и Иакову Младшему такую красоту и такое величие, что, пожелав сделать Христа, несмотря на все искусство, не мог для него найти достаточную полноту совершенства. Придя в отчаяние, он решил посоветоваться с Бернардо Зенале, тот сказал ему:

– О Леонардо, ошибка, допущенная тобой, так велика и такого свойства, что никто, кроме бога, не может помочь тебе. Не в твоей власти и не во власти других людей найти большую божественность и красоту, чем божественность и красота, которую ты придал Иакову Старшему и Иакову Младшему. Нужно примириться с этим: пусть Христос остается несовершенным, потому что ты не сделаешь настоящего Христа рядом с такими апостолами.

Леонардо так и поступил, как в этом можно убедиться еще и теперь, хотя картина, – добавляет Ломаццо, – совершенно разрушена».

Зенале, проживший более девяноста лет, исполнял должность соборного архитектора, можно сказать, до последнего вздоха: он родился, когда еще здравствовал Томмазо Мазаччо, работавший в знаменитой капелле церкви св. Духа, а умер спустя шесть лет после Леонардо. О нем Леонардо отзывался как о редкостном рисовальщике, в то же время надо признать юношескую чувствительность Бернардо Зенале к новизне, хотя бы в настоящем случае его суждение кому-нибудь покажется простоватым и не отвечающим философской утонченности, какой Мастер требовал и ожидал от рассматривающих его произведения. Кроме того, возможно, что не отчаяние его охватило, когда он обращался к Бернардо за советом, – если вся эта история не выдумана Паоло Ломаццо, – но тут мы видим обычное его притворство. Что же касается дела по существу, а именно незаконченности фигуры Иисуса, то при поэтическом даровании этого Паоло ему трудно полностью доверять, поскольку из-за недостатка зрения он больше полагался на фантазию и рассказы других людей. К тому же незаконченность Леонардо особого рода, как это рассматривалось применительно к «Волхвам», сохраняющимся у флорентийских Бенчи в их гардеробной: будто бы Мастер использует неизвестный состав, растворяющий поверхность готового произведения, раскрывая – вместе с окном, на котором обрисовывается нежнейший, не полностью определившийся контур головы Иисуса, – метафорическое окно незаконченности.

65

Итак, живописец, смотри хорошенько на ту часть, которая наиболее безобразна в твоей особе, и своим ученьем сделай от нее хорошую защиту, ибо если ты скотоподобен, то и фигуры твои будут казаться такими же неосмысленными. И подобным же образом каждая часть, хорошая или жалкая, какая есть в тебе, обнаружится отчасти в твоих фигурах.

– Как око бури просвечивает сквозь кристалл, так, поместившись в апостолах, просвечивают правильные тела, которые описаны в геометрии древних вместе с их качествами, – говорил, обращаясь к Мастеру, начитанный в философии камердинер Джакопо Андреа Феррарский. – Тщательно и терпеливо подражая природе, ты создал произведение возвышенное, тогда как другие пребывают мыслию на небесах, но в их произведениях видна смертная скука. Твои же апостолы бодрствуют и горячатся, так что, приближаясь к картине, поначалу видишь подобные бурям, случающимся в безоблачном небе, движение и свет. И, еще не уяснив их причины, зритель бывает охвачен воодушевлением.

Джакопо Андреа устанавливал стекло, отдалившись настолько, чтобы через него картина была видна целиком, и обводил границы такого намного уменьшенного изображения. Получался прямоугольник, длинная сторона которого вдвое превышала короткую, а в пересечении диагоналей оказывалась голова Иисуса. Хотя между преступниками наиболее опасны ворующие изобретения и всевозможные остроумные выдумки, тщеславие побеждает предусмотрительность, и ставшим вокруг монахам и послушникам, между которыми есть любознательные, Джакопо Андреа объясняет, что модулем, ради которого он предпринял исследование, служит радиус малых люнетов, видных в верхней части стены. В треугольнике со сторонами, равными модулю, помещается фигура Спасителя, а в его вершинах оказываются голова и ладони. Полуокружностями, радиус которых также измеряется модулем, двенадцать апостолов охвачены по трое; при этом Фаддей и Варфоломей один напротив другого на торцевых сторонах стола спинами укрепляют полуокружности изнутри.

Другие ученые друзья Леонардо также пытались проникнуть в пифагорейский смысл великого произведения; иной бьется долгое время, так и эдак приноравливаясь своим инструментом, и не расспрашивает Мастера из гордости, зато, обнаруживая какую-нибудь закономерность, достойную, по его мнению, чтобы распространяться о ней по всему свету, похваляется и важничает. Регент соборного хора флорентиец Франкино Гафури, человек остроумнейший, нашел, что перспективное сокращение или шаги, какими удаляются в картине Леонардо потолочные балки, в своем уменьшении соотносятся как секста, кварта и терция.

Когда в 1494 году францисканец Лука Пачоли из Борго сан Сеполькро издал «Summa arithmetica», составленную для молодого герцога Гвидобальдо Урбинского, Лодовико Моро призвал его в Милан, куда он спустя время прибыл, чтобы здесь приступить к трактату «О божественной пропорции». В противоположность другому известному францисканцу, а именно настоятелю капеллы св. Зачатия отцу Бартоломео, чья внешность беспрерывно была разрушаема недостатками его характера, полное свежее лицо фра Луки Пачоли показывало при его летах, насколько дружеская доброта, трудолюбие и смиренная благодарность создателю сохраняют сосуд, в котором содержатся. Недаром основатель их ордена учит, что злобные живут беспорядочно, быстро дряхлеют и изнашиваются сравнительно с добрыми людьми, понимающими справедливость не исключительно в целях собственной выгоды. И напрасно утверждение Вазари, будто Лука бессовестно обобрал своего земляка и преподавателя Пьеро делла Франческо, живописца, опытнейшего математика и знатока перспективы, хотя бы важнейшие части написанных на народном языке трактатов Луки Пачоли суть перевод из латинских сочинений этого Пьеро, его наставнике.

Существенное достоинство ученых рассуждений Луки Пачоли, когда он бывает самостоятелен, хорошо видно там, где он сводит различные вещи и находит аналогию, если даже другой человек ничего подобного не замечает. Таким образом, францисканца в его рассуждениях следует решительно уподобить птице, не смущаясь расстоянием прыгающей с ветки на ветку в поисках корма. С этим соглашается каждый, кто ознакомился с трактатом «О божественной пропорции», приведенным его автором к окончанию примерно в то время, когда Леонардо велел разобрать леса перед «Тайною вечерей». Перечисляя тринадцать свойств пропорции, Лука замечает, что таким было число лиц, присутствующих на трапезе; а когда он рассматривает пять соответствий пропорции с богом, то в четырех находит аналогию с небесными добродетелями, которых столько же. Отсюда Пачоли приходит к простым телам и далее к четырем элементам: земле, воздуху, воде и огню. Остающееся пятое соответствие францисканец приводит к додекаэдру, ограниченному двенадцатью пятиугольниками, тому из пяти правильных тел, которое согласно Платону прямо соотносится с небом. Всех же фигур, рассматриваемых Лукой Пачоли, оказывается более тридцати, поскольку между ними имеются произошедшие от первоначальных путем усечения или добавления. Поэтому если кто попытается, как это удалось Леонардо, иллюстрировавшему трактат Луки Пачоли, с помощью линейки и циркуля построить икосаэдр, то есть фигуру с двадцатью треугольными гранями, а затем, отсекая вершину каждой из составляющих пирамид, построить икосаэдр абсциссус, или усеченный, где шестиугольные грани чередуются с пятиугольными, а потом, действуя противоположным образом и выстраивая пирамиды на гранях икосаэдра, показать икосаэдр элеватус или – еще лучше – фигуру, которая получается при одновременном усечении и наращивании через одну граней десятигранника, то есть гекосаэдр абсциссус элеватус, то, имея в виду, что каждую из понадобившихся для трактата Луки Пачоли фигур Леонардо строил в двух видах: солидус, полную, и вакуус, порожнюю, как бы сделанную из прозрачного материала, – этот человек отчасти поймет, какие здесь нужны терпение и муравьиная тщательность.