Читать интересную книгу Эпоха Обамы. Наши интересы в Белом доме - Александр Терентьев

20 марта французские ВВС начали бомбить войска Каддафи, а американские и британские корабли выпустили 110 крылатых ракет по объектам ПВО. В результате авианалетов погибло более 60 мирных граждан, и это настроило против коалиции умеренных политиков.

Когда гражданская война в Ливии только началась, глава Пентагона Роберт Гейтс, выступая в военной академии Вест-Пойнт, заявил, что «тот министр обороны, который посоветует президенту США начать очередную военную операцию в Африке или на Ближнем Востоке, закончит свои дни в доме для умалишенных» [519] . Не менее рационален был глава комитета начальников штабов адмирал Майкл Маллен, который после принятия резолюции ООН настаивал, что «целью военной операции, если она все-таки будет проведена, должна быть защита мирных граждан, а не падение Каддафи».

Госсекретарь Хиллари Клинтон долгое время поддерживала точку зрения военных-реалистов, однако в итоге отдала предпочтение сторонникам гуманитарной интервенции во главе с американским представителем в ООН Сьюзен Райс. В 90-е годы Райс была советником Билла Клинтона. Именно она настояла на том, чтобы Вашингтон не вмешивался в события в Руанде, и не могла себе этого простить.

Гуманитарную интервенцию поддерживали и конгрессмены. «По логике вещей, – писал Росс Доутхэт, – на смену вьетнамскому синдрому в Америке должен был прийти иракский синдром. Однако этого не произошло. Напротив, на Капитолийском холме, как и восемь лет, назад сложилась двухпартийная коалиция, выступающая за военную операцию на Ближнем Востоке. Причем в нее вошли как оголтелые либералы-прогрессисты из левого крыла демпартии, так и ультраконсерваторы из «Движения чаепития» [520] .

Таким образом, у Обамы фактически не оставалось выбора. Из голубя он вынужден был превратиться в ястреба, копируя ультимативный тон и мессианский задор своего предшественника. «Нынешняя администрация, – писал обозреватель The Atlantic Эндрю Салливан, – готова пожертвовать своими принципами и отказаться от реалистической доктрины во внешней политике ради защиты мятежников, о которых мы ровным счетом ничего не знаем» [521] . Одним из немногих противников ливийской операции был президент Совета по международным отношениям Ричард Хаас. Он призывал США держаться в стороне от «средиземноморских разборок». «Это не гуманитарный кризис масштаба, скажем, Руанды, – писал он в The Wall Street Journal еще до начала военных действий. – В Ливии у США нет жизненно важных интересов и, размышляя о том, вмешаться ли нам в ливийскую гражданскую войну, мы должны понимать, что это будет не гуманитарная интервенция, а очередная военная авантюра США» [522] .

Однако Обама не пожелал прислушаться к мнению реалистов, которые до этого момента оказывали решающее влияние на его внешнеполитический курс. Несмотря даже на то, что рисковал утратить поддержку электората, поддержавшего его когда-то на волне недовольства ближневосточными авантюрами Буша. И многие в Америке скептически отнеслись к решению президента. «Операция против Каддафи, – писал журнал The Nation, – может стать последней одиссеей Барака Обамы».

Конечно, Америка пыталась сделать хорошую мину при плохой игре и обещала играть в Ливии «вспомогательную роль», выдвинув на передний план своих европейских союзников – Францию и Великобританию. Французский президент Николя Саркози, которого давно уже называли «неоконом с французским паспортом», сразу дал понять, что мечтает о том, чтобы возглавить антикаддафистскую коалицию. Он признал оппозиционный Национальный переходный совет в Бенгази единственной законной властью в Ливии, активно сражался за принятие резолюции ООН, призвал нанести точечные удары по логову диктатора и провел в Париже чрезвычайный саммит представителей ЕС и Лиги арабских государств. Саркози, которому на следующий год предстояло участвовать в президентских выборах, надеялся поднять свой рейтинг с помощью «маленькой победоносной войны». К тому же с Каддафи у него были личные счеты. Лидер ливийской революции заявил, что финансировал предвыборную кампанию Саркози, но в итоге разочаровался в этом «клоуне». Такое определение привело в бешенство вспыльчивого французского лидера, которому не терпелось наказать обидчика.

К крестовому походу присоединился и британский премьер Дэвид Камерон, которому не давали покоя лавры Тони Блэра, игравшего значительную роль на мировой арене. Многие говорили, что участие в операции «Одиссея» является логическим продолжением провозглашенной Камероном доктрины «мускулистого либерализма», направленной против нелегальных иммигрантов-мусульман. Как это ни парадоксально, британское общество, за три года до этого яростно осуждавшее иракскую кампанию, поддержало инициативу премьера. Даже один из идеологов либеральных демократов Джулиан Эстл заявил, что «представление о вигах как об антивоенной партии глубоко ошибочно, и в случае с Ливией у Британии просто не существует другого выбора, кроме как военное вмешательство» [523] .

Чем объяснялся такой порыв? То ли британцы хотели дать молодому лидеру тори понюхать порох, то ли по-прежнему точили зуб на Каддафи за теракт над Локерби и изгнание английских компаний из Ливии. «Самым разумным объяснением, – писала The Daily Telegraph, – является имперское сознание британцев, которые хоть и осуждали Блэра за то, что он втянул страну в пять вооруженных конфликтов, не имели при этом ничего против доктрины гуманитарных интервенций, воспринимая ее как нечто органичное, отражающее глубинные черты их менталитета» [524] .

Особенно приятно было для англичан играть первую скрипку, избавившись наконец от традиционной роли «американского пуделя». «Это личный дипломатический триумф Камерона, – писала The Guardian после принятия резолюции ООН. – Он отстаивал идею международного вмешательства с самого начала, в то время как нерешительный, вечно рефлексирующий Обама изо всех сил сопротивлялся европейским союзникам, опасаясь быть втянутым в очередной ближневосточный конфликт и не отработать Нобелевскую премию мира» [525] .

То, что основным партнером Соединенного Королевства являлась Франция, вызывало у британцев приятные ассоциации с эпохой Антанты. «Франция всегда была надежным союзником, – писал журнал The Spectator, – а на данный момент это единственная держава в континентальной Европе, которая что-то представляет собой в военном отношении. К тому же, если другие европейские народы являются просто хорошими соседями Британии, французов мы давно воспринимаем как своих кузенов» [526] . Стоит отметить, что Лондон и Париж были настроены куда более решительно, чем Вашингтон, утверждая, что целью операции должно стать не прекращение огня, а свержение ливийского режима.

Сам Каддафи называл операцию «Одиссея» «агрессивным «крестовым походом» колониалистов и обещал вести длительную войну с западными странами, «нацеленными на ливийскую нефть». «Вы – тираны и животные, которых интересует лишь черное золото» [527] , – обратился он к лидерам международной коалиции. И, судя по всему, был не так далек от истины. Ведь одним из главных мотивов участия в операции для многих стран стало обещание Вашингтона предоставить им преференции на ливийском нефтяном рынке «в зависимости от вклада в общую победу». А поскольку 85 % нефти из Ливии поступало в Европу, у политологов были все основания назвать западный «крестовый поход» очередной войной за ресурсы.

Военное вмешательство западных стран позволило ливийским повстанцам перехватить инициативу у армии Муамара Каддафи. Однако участники международной коалиции долго не могли определить конечную цель операции «Одиссея». К тому же интервенция в Ливии, по словам политологов, могла окончательно взбаламутить весь Ближний Восток, ведь для мятежников стало очевидно, что чем ожесточеннее их сопротивление правящему режиму, тем больше они могут рассчитывать на поддержку Запада.

Для большинства американцев оставалось загадкой, почему президент Обама, не получив даже одобрения конгресса, ввязался в ливийскую авантюру. Критики указывали, что режим Каддафи не представляет угрозы для национальной безопасности США, обвиняли президента в узурпации военных полномочий, несдержанности и безрассудстве. Представитель прогрессистской фракции демократов, бывший кандидат в президенты Деннис Кусинич предложил даже вынести Обаме импичмент за втягивание страны в третий ближневосточный конфликт.

Не менее категоричен был и идеолог крайне правого изоляционистского крыла республиканцев Патрик Бьюкенен, назвавший политику администрации «гуманитарным идиотизмом». «Обаме, – заявил он, – следует вспомнить слова американского посла в России Джона Рэндолфа, который в 1830 году призвал Америку отказаться от помощи грекам, восставшим против турецкого владычества. «Почему мы должны помогать им? – писал Рэндолф. – Их семь миллионов. Мы же защитили себя, когда нас было всего три миллиона, притом против державы, по сравнению с которой турок покажется ягненком» [528] .